Кайкки лоппи

Так и вышло, когда он поднялся по внешнему контуру наверх, больше не рискуя тревожить противоборствующих людей, то познакомился с третьим штурманом, в меру пьяным молодым человеком питерской выправки.

– Практикант? – спросил он и криво усмехнулся. Как потом выяснилось, это у него улыбка была такая, слегка подпорченная былыми борцовскими поединками на рингах Ленинграда. Уши и нос, объясняющие без всяких слов, что перед собеседником борец, тем более – греко-римский, заставляли чуть-чуть контролировать свой лексикон всех, даже подпорченных морем старших механиков и траченных божественной сутью капитанов.

– Со мной будешь вахты стоять, – не дожидаясь ответа, продолжил он и протянул руку. – Назар.

Ромуальд представился, пожал руку и попытался задать вопрос, но Назар его опередил:

– Сменщик твой, скорее всего уже сдристнул – он местный парень, вдобавок корешащийся с инспекторами кадров, так что смело иди в каюту, располагайся. Ключ торчит в двери. В восемь ноль-ноль заступишь на вахту. Уходим только через два, скорее всего – пять дней, хватит времени на ознакомление. Помогу тебе, чем смогу в меру своих сил, – Назар снова скривился. – Только учти, что сил у меня осталось совсем уже немного.

– Там внизу в коридоре какой-то монстр мужичка душит, – сказал Ромуальд.

– Это – Лариса. И что самое страшное, она – наш повар. Встречался когда-нибудь с поварихами-монстрами? Значит, тебе просто раньше везло.

Ромуальд благополучно обнаружил свою каюту, вышел на вахту, как и положено, робко оглядываясь по сторонам. Под комингсом у трапа сидел недодушенный, судя по редким шевелениям груди, Ларисой мужичок. Он поднял на Ромуальда свои глаза цвета небесной синевы в апрельский день и выдохнул:

– Че?

– На вахту я, – отчего-то смущаясь, проговорил практикант.

Мужичок перевернулся на колени и несколько мгновений постоял, как ждущий подачку у дверей магазина пес: неподвижно и глядя прямо перед собой. Потом он нашел в себе силы, зацепился за фальшборт и поднялся:

– Блюмберг Николай, – представился он и робко спросил. – Я пошел?

– Да, – пожал плечами Ромуальд. Это были роковые слова. Больше его менять ни ночью, ни на следующий день, ни еще через день не пришел никто.

Пароход как будто умер. В него ударились и разбились на миллион осколков майские выходные дни, когда народ уже прекратил праздновать первое мая, но уже начинал разминаться перед девятым. Хоть один из таких осколков да вонзался в сердца и глаза членов экипажа «вермишели» – так любовно назывался их пароход – и люди, подобно андерсоновским «каям» прекращали видеть вокруг себя все, кроме весны, праздника, счастья и веселья. Вообще-то, пресловутый Кай видел одни лишь гадости, но по истечению первых суток Ромуальд начал думать, что вокруг ничего нет ни веселого воробьиного чириканья, ни ласкового шелеста онежской волны по борту, ни теплого солнышка – одно лишь гадство. И авторы всего этого непотребства – люди.

Чувство голода толкнуло его в недра «вермишели», где он обнаружил холодильник с запасами сыра. Другой холодильник, размещенный на камбузе, был закрыт на замок, но легко вместе с замком и открывался. Там кроме сыра был еще лук, кастрюля с супом и нарезка из ветчины, явно кем-то забытая. В одном из шкафов, окруженный возмущенными тараканами, лежал плотный пакет с хлебом. На плите покоился чан с компотом, местами вырастивший на себе островки бело-синей плесени. Но была еще и заварка чая в желтой пачке с синим слоном. Словом, гибель от голода несколько отсрочилась.

Бродя по пароходу, забредая в рубку, он слышал лишь звук своих шагов, даже в машинном отделении была тишина. Тогда еще Ромуальд не знал, что временами в родных базах флота практиковали береговое питание. Почти все каюты были закрыты, но несколько из них никак не препятствовали входу внутрь. В одной он обнаружил всякие разные книги про строительство электростанции на Иртыше, колхозников-трактористов и «Похождения графа Невзорова» Алексея Толстого. За время своей долгой вахты он перечитал эту книгу три раза, каждый раз заново смакуя.

В другой каюте постоянно кто-то лежал в койке и ожесточенно спал. Каждый раз разный человек, если можно было судить по неизменно менявшейся одежде. Вокруг на переборках притворно крысились голые тетки, вывернувшись наизнанку. Ромуальд деликатно кашлял, надеясь пробудить неизвестного человека, но отвлекался на богатый внутренний мир ухмыляющихся девиц, заставлял себя отвлечься и, плюнув на незнакомца, уходил прочь. Как пробирались мимо него, вахтенного, почти постоянно находящегося у трапа – было загадкой.

Для себя место ночевки он определил в кают-компании на диванчике, потому что боялся, что, почивая в каюте, не расслышит шаги случившихся визитеров.

В понедельник рано утром, часов в двенадцать, Ромуальд все-таки проспал посетителя.

– Кто спит – встать! – взревел прямо над ухом голос, вполне в состоянии конкурировать с сиреной гражданской обороны.

Ромуальд подорвался, как сапер, и сдуру вытянулся во фрунт. Ему снилось что-то тревожное, пугающее. Наверно, армия.