Кайкки лоппи

Надо было что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Люди, одетые по-осеннему уныло, брели по своим делам, на деревьях, как тревожные флаги карантина, кое-где болтались отдельные листочки. Летящие по небу клочья серых облаков вызывали отвращение. «А где же моя осень, где эта чистота и предвкушение снега?» – внезапно подумалось ему.

– Уже семь дней, как похоронили, – донеслось до его слуха из телефонной трубки.

– Он умер? – наконец, Ромуальду удалось выдавить из себя некоторые звуки, не самые разумные, конечно, но мать его поняла.

– Он погиб, Ромка, – ответила она.

На пароход Ромуальд вернулся, шагая, как автомат: вот он звонил с главного почтамта на Дворцовой площади – а вот уже поднимается на судно, пришвартованное на набережной Лейтенанта Шмидта.

На второй палубе помимо капитана, деда и третьего штурмана жил еще начальник радиостанции. Тогда они еще не были сокращены за ненадобностью, в основном, являя собой очень сложных людей, потому что владели всей информацией.

Вот к нему и направился Ромуальд, едва сбросив куртку. Когда постучался в дверь, ее открыл невысокий человек, неосознаваемым образом отличавшийся от всех карел, северян, да и русских, впрочем. Он, увидев, кто к нему пришел, моментально изменил выражение лица с отзывчивого на раздражительное. Видимо, понимая, что стучаться к нему могут лишь самые вышестоящие начальники, то есть капитан и только капитан, а тут – какой-то матрос-практикант.

– Чего надо? – вопрос раздался, как шипение потревоженной змеи.

– Мне была больше недели назад телеграмма? – спросил Ромуальд.

– Да ты кто такой? – взвился вдруг радист. – Какое право имеешь обращаться ко мне? Наберут на флот карасей!

Последнее предложение было явно лишним.

– Как ты меня назвал? – невинно поинтересовался Ромуальд, хотя в глубине души у него уже открылся клапан, выпускавший багровую ярость на волю.

– Пошел отсюда! – заорал начальник радиостанции. – Будет еще всякий карась мне тыкать!

– Ага, – сказал Ромуальд. – Буду!

Резко схватив левой рукой за воротник, правой за пояс, он напряг руки, одновременно чуть приседая. Поднять тяжелого татарина ему не вышло, но толкнуть удалось знатно. Пока тот кривил в бешенстве рот, он уже мчался спиной вперед, едва касаясь палубы ступнями, прямо к трапу вниз, на первую палубу. Радист взмахнул ногами, перевалившись через блестящие перильца, и рухнул на ступеньки. Так, конечно, в голливудских фильмах ломают шеи, но на советском флоте падают без сильного ущерба и с больших высот. Например, с капитанского кресла.

Раздосадованный и все еще взбешенный начальник радиостанции бросился в бой, едва поднявшись со ступенек. Теперь Ромуальд проводил серию: три в корпус, четвертый в голову. Кто их растащил, было непонятно. Скорее всего, Лариса, которую сначала очень удивил выпавший чуть ли не под ее ноги радист.

Ромуальда загнали в каюту, он и не очень противился. Зато начальник радиостанции устроил представление: он в бешенстве рвал на себе одежду и орал на неизвестном языке, изображая, как сильно он негодует. Впрочем, со сломанной ключицей много не навоюешь, его спеленали и отправили в ближайший травмпункт поставить тугую повязку и получить дозу успокоительной глюкозы в задницу. Диагноз – падение с лестницы.

То, что спокойный и совсем непьющий практикант взбунтовался, мигом стало известно всему экипажу. «Совсем обнаглели караси!» – сразу сказали второй механик, боцман, электромеханик и рябой моторист. Начальник радиостанции ничего не сказал – он, подвывая от ярости, строил планы мести один краше другого. Капитан и старший механик промолчали – они плавали в бескрайних просторах запоя. А остальной экипаж друг за другом потянулись в каюту к Ромуальду. Никто не мог поверить, что такое буйство имело место на борту «вермишели».

Мудрый отставной капитан третьего ранга выяснил причину конфликта очень быстро: повариха слышала беседу про какую-то телеграмму.

– Злой татарин! – сказал он практиканту. – Очень злой татарин! Да просто сволочь какая-то! Ладно капитан – он же больной человек. Но этот…

Не договорив, старпом ушел к радисту. От его крика чуть не смялись переборки, выражения были сочными и ни разу не повторяющимися. Спустя некоторое время, он вернулся к практиканту, выставил на столик бутылку импортной водки «Смирновская» и произнес:

– Постарайся забыть про радиста. Если к твоему горю добавить зло, то будет совсем плохо. Не все люди – гады. Я вон – тоже татарин, но добрый!

– Ага, – согласился второй штурман Вова. – С татарской фамилией «Эркеленс».

Он тоже прискакал к Ромуальду выразить свои соболезнования, не забыв водку «Даньска» в металлической бутылке. Потом пришли «Абсолют» с поварихой, «Распутин» с Блюмбергом, «Горбачефф» с третьим механиком и «Столичная» с Савелой. Самым последним появился запоздавший в городе Назар с «Россией».

Сначала Ромуальд ничего не чувствовал, только полную обструкцию и пустоту. Он даже не понимал практически ничего из того, что говорили все люди, набившиеся в его каюту.