Каин и Авель

— Выскажу соображение, что это не совсем так. При нынешних методах конспирации проникнуть в столичный город не есть большая проблема. Более того, именно под крылом у полиции и Охранного отделения можно беспрепятственно проводить серийные теракты. Лично я со своими людьми неоднократно наблюдал безалаберность и отсутствие профессиональной охраны при проведении официальных мероприятий, на которых более всего и возможен теракт. Я полагаю и готов далее доказывать, что есть некая могущественная сила, которая, препятствуя проникновению мелкой террористической швали, тем самым создает плацдарм для так называемого «центрального террора», направленного исключительно против первых лиц государства. Эта сила — Боевая организация социал-революцион-ной партии.

Наступила томительная тишина. Путиловский поставил логическую точку:

— При ее участии возможны также акты против членов августейшей семьи.

— Чепуха! — взорвался Плеве. — Я не верю в ваших революционеров! Какие партии? Где они? Жалкая кучка инородцев, которых надо приструнить со всей силой вашего полицейского аппарата!

— Однако ваш предшественник, — не выдержал Лопухин, — ваш предшественник пал жертвой именно этой самой Боевой организации.

— Он пал жертвой собственной неосторожности и глупости! В него стрелял сын народовольца. Я лично уничтожил эту хлипкую организацию еще двадцать лет назад. Одними жесткими мерами. — Плеве всем телом повернулся к Лопухину, вперив взгляд в его побледневшее лицо. — Тогда я, я был директором Департамента полиции! А вы разводите всякие мерихлюндии с рабочими! Наши солдатики в Маньчжурии япошек щелкают как куропаток, а вы в тылу миндальничаете. Рабочие кружки! Чаепития! Зубатовщина! Надоело! Дело надо делать! Все. Вы свободны, господа.

Покинув кабинет, обескураженные Лопухин и Путиловский отправились в свой родной Департамент.

— Павел Нестерович, не переживайте! Может, в действительности не все так страшно, как вы расписали, — успокаивал Лопухин. — Наше доверенное лицо в эсеровской верхушке уверяет нас, что в ближайшее время никаких действий против царской фамилии и членов правительства не планируется. Гершуни далеко, на акатуйской каторге, равных ему организаторов террора не видно даже близко. Все будет хорошо! Началась война, в стране растет патриотизм. Представьте себе, даже самые заклятые враги существующего порядка стали на сторону нашей армии! У эсеров сейчас не на кого будет опереться.

Путиловский, нервно куривший папиросу, сухо рассмеялся:

— А если мы проиграем войну?

— Господи, Павел Нестерович! Типун вам на язык! Да как вы можете такое говорить! Надеюсь, вы не японский шпион? Ха-ха, извините за сравнение!

— Говорить можно все. Представьте себе невозможное: мы проигрываем русско-японскую войну. Что тогда с революционным движением? Куда оно идет?

Он повторял в точности рассуждения Франка о вреде маленькой победоносной войны, которая внезапно оборачивается поражением. Лопухин пожал плечами:

— Ну... если только отвлеченно... Если проиграем — будет... будет плохо.

— Не плохо, а очень плохо! Уровень народных чаяний сейчас высок как никогда, все ждут чего-то лучшего. Но если они обманутся в своих ожиданиях, начнется поиск виновных. И искать будут не у нас с вами! Искать будут на самой вершине, вплоть до государя. Вы понимаете, что такое русский бунт? С кого все спрашивают на Руси? Кого кличут выйти на крыльцо?

Мимо, точно специально, промчался царский выезд, сопровождаемый шестеркой летучих кирасир на крупных вороных конях. Занавески в карете были задернуты, но по времени и сопровождению Путиловский понял: государь возвращается в Зимний. Что-то не совсем ладно на Дальнем Востоке...

— Успокойтесь и работайте. Подкорректируем вашу деятельность, все будет хорошо. — Лопухин поощрительно похлопал Путиловского по плечу. Тот панибратства не любил, но на сей раз сдержался, — Кстати, направьте своего гениального пожарного поручика на бал в дом баронессы Кноритц. Там в прошлый раз был пожар, так пусть хоть проинструктирует. И заодно присмотрит.

А в это время в приемной министра его секретарь, Константин Ефимович Пакай, несколько месяцев назад замеченный Плеве в Департаменте полиции и переведенный за усердие в Министерство, высунув кончик розового язычка, с усердием копировал данные и выводы Путиловского прямо с плаката на отдельный листок бумаги. Делал он свою работу быстро и качественно, как и все, за что брался. Прошло не более пяти минут — и бумага была сложена в отдельный конверт с заранее записанным, ничего не говорящим постороннему лицу адресом. Конверт передан с посыльным в экспедицию, сложен вместе с сотнями других похожих министерских писем и отослан по адресу.