Каина

— Манинья — дочь принцессы Юномани и голландца, искавшего здесь золото, — пояснял этот старейшина племени, медленно потягивая из кружки горячее травяное зелье. — Принцессе ребенок был ни к чему, и, брошенная в сельве, Манинья росла среди ягуаров. Потом на нее случайно набрел мудрец по имени Памони. Манинье тогда было не больше года. Памони взял ее с собой и обучил всем премудростям жизни в сельве. А перед смертью подарил ей самое большое чудо: заклинание луны.

«Хочешь быть всегда молодой и красивой?» — спросил Памони, и Манинья ответила:

«Хочу!» Тогда он умыл ее молоком ягуаров и сказал: «Отныне ты вручаешь свою душу луне. Будешь всегда мудрой и красивой, но при одном условии! Тебе нельзя рожать, Манинья Еричана, потому что твои дети, станут твоей старостью и твоей смертью.

Если ты родишь ребенка и посмотришь в его глаза, — в тот же миг к тебе начнет неумолимо приближаться смерть».

Такупай и верил, и не верил в эту легенду, но годы шли, а Манинья оставалась такой же молодой и красивой, какой была в первую их встречу.

— Сколько тебе лет? — спросил он однажды. — Двадцать?

— Да. Мне вечно двадцать! — ответила она с победоносной улыбкой.

А потом невесть откуда появился тот роковой мужчина с огненными глазами и так же внезапно исчез... И вскоре Манинья сама открыла Такупаю свою тайну, втянув его тем самым в зловещее поле колдовских сил. «Убей и принеси мне мертвое сердце!» — приказала она.

И Такупай принес мертвое сердце, но — не убил.

Так у него появилась своя, тщательно скрываемая от Маниньи, тайна...

— Гуайко, ты где? — тихо окликнула его госпожа.

Такупай тотчас же ловко спрыгнул с гамака и пошел на голос Маниньи. Она сидела в зарослях папоротника, на огромном замшелом валуне. У самых ее ног вкрадчиво журчал проворный ручей. Лицо, освещенное полной, щедрой луной, казалось испуганным. Даже в темноте можно было заметить, как расширены зрачки Маниньи.

— Ты ничего не видишь, Гуайко? — спросила она, услышав его шаги.

— Нет, Манинья. А что видишь ты?

— Там... там... девочка, — произнесла она с едва уловимой дрожью в голосе. — Маленькая, красивая... В нарядном платьице... Она ищет мать. Зовет: «Мама, мама!»

— Манинья, с каких это пор ты стала пугаться призраков? — преодолев охвативший его ужас, напустил на себя строгость Такупай. — Та девочка — призрак. Она давно умерла. И ты знаешь это не хуже меня.

— Да, Гуайко, да, — рассеянно молвила Манинья, все еще находясь во власти видения. — Но почему она явилась мне именно сейчас, когда я вновь встретила мужчину с огненным взглядом?

— Потому и явилась, — назидательно произнес индеец. — Она хочет напомнить тебе, чем кончаются такие увлечения. Скажи лучше: ты больше не видишь золота?

— Нет, Гуайко. Я больше ничего не вижу.

— А что тебе поведала сельва?

— Она советует то же, что и ты: остановиться, подождать, отдохнуть.

Такупай впервые за всю ночь облегченно вздохнул.

Глава 2

В поселке Сан-Игнасио-де-Кокуй считалось дурным тоном расспрашивать кого-либо о его прошлом. Если человек попал в сельву, значит, для него началась совсем другая жизнь, ничего общего не имеющая с предыдущей. Так полагали немногочисленные жители Сан-Игнасио и были, вероятно, правы.

Начало этому поселку положили золотоискатели, рискнувшие приехать сюда вместе с женами или невестами. Именно ради них — женщин — и был разбит палаточный лагерь, превратившийся затем в поселок. «Негоже нашим возлюбленным маячить вблизи рудников и разжигать нездоровые страсти у всякого сброда, ринувшегося сюда в поисках легкой наживы» — так или примерно так рассуждали добропорядочные мужчины и стали строить для своих дам жилища, более надежные, нежели палатки.

Потом все эти сеньоры, мечтавшие о семье и собственном доме на берегу Негро, куда-то разом схлынули, оставив после себя никому не нужные рудники и чуть поодаль — хлипкие временные постройки, служившие некогда кровом.

Лишь Дагоберто Миранда никуда не уехал, а наоборот, построил дом, вполне приличный для здешних мест, и стал жить-поживать в нем вместе с женой Терезой и новорожденной дочерью Каталиной.

Из прежних обитателей Сан-Игнасио здесь также осталась старуха Тибисай, известная своими странностями, главная из которых заключалась в том, что беднягу никогда не интересовало золото.

— Зачем же ты приехала сюда? — спрашивали у нее самые любопытные, не скрывая своего недоумения и сочувствия к несчастной.

— Господь привел, — неизменно отвечала Тибисай.