Кайнок. Повесть

- И что из того, что поддакивал… Перед войной затеял я лодку купить. Деньжата скопил. Баба - ни-ни. Дом перекрывать, а мне уж очень - лодку. Ну, с получки возьми и спрячь тридцатку на амбарушке под стропилку. Утром встаю - бог мой! - баба с амбарушки по лестнице крадется, деньги в кулаке. Вижу - моя красненькая. Я к ней, «как узнала?». А ты, говорит, мне всю ночь рассказывал и про деньги, и где ты их взял… А ты, говоришь, поддакивал. Я еще мог вопросы разные задавать…

- Лунатик, что ли?

- Нет, верно… Хоть у бабы спроси - было и не раз… А тут… - Он неопределенно подергал плечами. - Умаялся. Машинешки - больше под ними лежишь, чем едешь. Вот ведь - нету еще…

Высвободив из рукавицы руку, он ткнул большим пальцем за спину.

- Знач, пока мы тут спали, он, Васька, раз пять чинил.

- Пока мы спали, - сказал Пирогов, - выпал снег и закидал все следы. Напрасно старались..

Шофер толкнул дверцу, выглянул наружу, сощурился от белизны, удивился не то обрадованно, не то растерянно:

- Ух ты, и правда! Как же теперь?

- По-старому. Едем назад, если радиатор не заморозил.

Последнее Пирогову пришло неожиданно, и ему стало неловко вдруг за свои упреки…

В двух километрах они встретили второй ЗИС. Он стоял посреди дороги, как рассвирепевший сарлык, готовый драться с первым встречным. Василий, почерневший от бессонницы и холода, копался в моторе.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Собственно, ничего страшного не случилось. Охотник, метивший в кабаргу, не стал преследовать ее, а это значит, либо увидел машины, либо вообще не рискнул приблизиться к дороге, а следовательно, имеет основание держаться подальше от людских глаз. Хотя бы потому, что оружие было нарезным и выбрасывало красные пульки, похожие на «кайнокъ».

Таким образом, третья сторона треугольника начинается где-то близ Храбровки и идет на запад, к Ыло.

Корней Павлович расстелил карту, бросил между предполагаемыми пунктами линейку. Треугольник почти замкнулся. Достаточно было чуть продолжить линию Пуехта - Анкудай. И на это Пирогов имел право без дополнительных уточнений, ибо так или иначе большая сторона треугольника шла четко вдоль Чуйского тракта.

После обеда в отдел зашел Козазаев.

- Звали, Корней Павлович?

- Иди-ка глянь. Вот треугольник. Вспомни хорошенько, тебе не приходилось в нем бывать?

- А как же! Только недалеко. Тут есть тропа, - Козазаев поводил пальцем по карте, отыскивая нужное место. - Она не обозначена, но где-то вот здесь. Тут вот ферма. От нее тоже тропа… До войны мы сюда шишковать с отцом ходили. Но далеко не забирались. Разве что вот так.

- А ниже не спускались?

- Не было нужды особой.

Корней Павлович согласно кивнул.

- Помнится, ты обещал стариков найти.

- Один у меня уже на учете.

- Позови его.

Павел поднялся. Вытянулся по-военному. Только рука, как кукла, поперек груди…

В Пуехте посторонних людей ни его сотрудницами, ни представителями местных властей замечено поблизости не было. Но из Ыло сообщили, что в праздники какой-то эвакуированный предлагал купить старое серебряное колечко, - менял на кусок хлеба или мяса.

Пирогов заинтересовался.

- Что он предлагал еще? - спросил Корней Павлович, перекрикивая расстояние: слышимость была плохая, точно тот сельсовет находился под землей.

- Кажется, ничего больше.

- Точно или кажется?

- Трудно сказать. Предлагал колечко. Оно на пальце у него. Может, еще чего было.

- Откуда он взялся?

- Приехал с попутным возчиком. Сказывал, пробивается в Усть-Кан на работу.

Пирогов едва сдерживал раздражение. Князькин не скрывал своей наивности.

- Как он выглядел?

- Обычно. Пальто, шапка. Больным сказывался. И правда, весь такой бледный. Не иначе, как городской.

- Вот что. Если упустил этого «больного», так хоть дай его портрет. Ясно говорю? Портрет. И описание самое точное. Завтра вечером жду или самого, или пакет.

Корней Павлович заказал разговор с Усть-Каном и в ожидании его заметался по кабинету. Эвакуированные приезжали в села организованно, по разнарядке облисполкома: тебе столько-то, тебе столько-то, обеспечь размещение, прописку, место в школе, в детском саде. Каждую группу предваряет подробная телефонограмма. Большинство эвакуированных - ленинградцы, здесь у них ни родных, ни знакомых. Чужие люди берут их на постой, делятся с ними посудой, продуктами. Правда, случается, что из Бийска набредают в горы менялы. По пять-шесть человек для храбрости и безопасности. С мешками, котомками. В мешках тех кое-какое барахлишко: сапоги - за барана, штаны - за барана. Если костюм или какая другая вещь еще не старая - пальто, кожан довоенный - корову просят. А этот - с колечком…

Как и предполагал Пирогов, в недавнее время эвакуированных в Усть-Кане не появлялось, как и посторонних, ибо очень уж приметен в нынешнее время мужик.

Корней Павлович поблагодарил, просил проследить, вдруг-таки явится. Но в душе не оставалось места сомнению: в Ыло среди белого дня под видом эвакуированного побывал наблюдатель. Значит, те, в горах, обеспокоены появлением его сотрудниц и шумной подготовкой отрядов самообороны.