Каиново семя

— Что ты, дочка! Разве ж можно так о матери? Оленька не из таких! Да, не удержала себя девочка, поддалась соблазнителю, но ведь это не от испорченности — от неопытности, от щедрого сердца, от тоски по нежности, которой ей дома недодали. По большой любви она невинность не уберегла. От любви этой поруганной чуть не умерла потом. Неужто такая светлая, чистая девушка стала бы искать утешения в других объятиях? И думать не смей! Эх, письмо ее не сохранилось — Ильич мой бумаги разбирал да выбросил, не спросив. А у меня память уже дырявая. Но то, что отец твой — Юра, и ни о каких других мужчинах Оленька не писала, помню точно.

Больше они на эту тему не говорили. Марьяна Алексеевна стала расспрашивать о московской жизни, о ценах, о преступности, пожаловалась на продажность козловских чиновников и неустроенность местного быта. Поговрили о политике, об образовании, о погоде, которая в последнее время вытворяет черт-те что. Наконец гости стали прощаться. Старушка расцеловала Яну, обняла Сергея, пожелала им счастья и уже на пороге, собираясь закрыть за ними дверь, вспомнила:

— Ох, Марьяша, ты же о бабке с дедом хотела поговорить! Так вы за этим к Наталье сходите, к Наталье Петровне, Нюриной подружке. Они с Нюрой соседствовали, Наталья ее с сопливых времен знала. Василия тоже знала хорошо, она у них на свадьбе свидетельницей была. И хоронила обоих. За Нюркой до последнего дня ходила. Мне Оленька перевод пришлет и обязательно припишет: отнесите столько-то тете Тате, пусть у нее лежат на еду и лекарства маме. Через Оленьку мы с Натальей и познакомились. Давай-ка я запишу тебе ее адрес.

— Ну что? Похоже, твои подозрения не подтвердились, — сказал Сергей, когда они вышли на улицу. — Большой начальник в жизни твоей мамы не фигурировал. Ни в каком качестве — ни как благодетель, ни как любовник. Правда, она могла скрыть от старушки некоторые детали своей биографии. Бабуля — мастодонт, взгляды на нравственность почти средневековые, такой как-то не тянет исповедоваться в амурных грешках.

Яна задумчиво покачала головой:

— Нет, Сереж, старушка права. Мама не из таких. Папашино предательство так ее ранило, что она до сих пор вашему брату не верит. За ней ведь многие ухаживали и замуж звали, а она ни в какую. Обожглась. Уж если она спустя двадцать лет от мужиков шарахается, то сразу после Юрика, когда ожог еще не зажил, должно быть, обходила за милю.

— Значит, ты больше не сомневаешься, что Юра — твой отец? Тогда какие варианты у нас остаются? Юра — внебрачный сын туза? Твоя мама — внебрачная дочь матери туза или его самого? Все?

— Еще портрет-фальшивка. Но эту версию нужно проверять в Старграде. Как и версию с внебрачным Юрой. Зато здесь можно выяснить подноготную маминых родителей. В маленьких городах альковные тайны очень быстро становятся всеобщим достоянием.

Спросив у прохожего, как попасть на Советскую улицу, они через двадцать минут вышли на пыльную узкую дорогу, стиснутую с двух сторон заборами частных домов. Многоголосый собачий брех сопровождал их до самой калитки с нужным номером. Толкнув калитку, они попали во двор беленого дома с синими оконными переплетами и неровными, точно пузатыми, стенами. По двору, выщипывая редкие травинки, ходили куры, металась, надрываясь от лая, мохнатая цепная дворняга.

— Ну хватит, хватит, разошелся!

Сергей с Яной обернулись на голос и увидели полную женщину лет пятидесяти с небольшим. Женщина развешивала выстиранное белье и теперь неохотно прервала свое занятие.

— Вам кого? — спросила она, поставив таз прямо на землю и вытирая руки о фартук.

— Наталья Петровна?

— Да, это я. А вы чьи будете?

— Я — Марьяна, дочь Ольги Агаповой, а это мой друг Сергей.

— Олькина дочка, говоришь? — женщина недобро прищурилась. — И чего ж тебе здесь понадобилось?

Яна растерялась. Она никак не ожидала подобной недоброжелательности.

— Я… Я хотела поговорить с вами про бабушку.

— Про бабушку вспомнила?! — Наталья расставила ноги и уперла кулаки в бедра. — А где ты раньше была, когда бабушка в параличе лежала и у Бога смерти просила? Когда я кормила ее с ложечки и выносила за ней горшки? Когда обмывала ее, обряжала и в гроб укладывала?

— Не кричите на меня! Когда умерла бабушка, мне было двенадцать лет. А про ее смерть я узнала через год.

— Ну, Олька! Ну, змея подколодная! Мало того, что бросила родную мать, даже хоронить не приехала, так еще и дочери ничего не сказала!

— Как вы можете!.. Как вы можете так говорить! Ведь вы же знаете…

Яна начала задыхаться. Сергей притянул ее к себе, обнял и ласково похлопал по спине.

— Ну-ну, успокойся! А вы, уважаемая, выбирайте выражения. От девочки, которую мать избивала и морила голодом, нельзя ждать дочерней любви.