Всего интереснее в арабской книжной лавке теперь — названия книг. Издается огромное количество книг, и почти в каждой из них тревога за будущее Египта. Вот здесь и видишь — в плоти и крови — социальный реализм, хотя для большинства иностранцев трудность представляет не столько содержание книги, сколько сложность формы, ибо писать реалистически на арабском языке исключительно трудно. В Египте фактически действуют три арабских языка: классический, современный и разговорный. В основном классический арабский — это язык литературы, современный — язык газет, кино и телевидения и разговорный — язык необразованных слоев населения, которым непонятен классический язык. Ничто так не отделяло народ от собственной культуры, как эта языковая пропасть. Таха Хусейн и Тауфик аль-Хаким пишут в основном на литературном языке, но они пытались найти точки соприкосновения с языком разговорным. Было бы нелепо, если, скажем, Нагиб Махфуз в замечательных романах из жизни простых и грубоватых обитателей старого города заставил бы водителей грузовиков разговаривать на литературном языке. Однако именно удивительная сила этого языка позволяет сохранить целостность любого произведения.
Труднее всего приходится поэтам, так как в арабской поэзии существует сложная, но неизбежная взаимозависимость грамматики, рифмы, размера и стиля. Арабский язык по своей природе очень поэтичен, но он подчинен строгим правилам. С ним нельзя обращаться так же вольно, как с английским, и писать на нем стихи в стиле просторечия. Поэтому современные египетские поэты и ломают головы над тем, как преодолеть эти условности. Кажется, при дворе одного из султанов XIII века поэтам разрешалось пользоваться только определенными дозволенными сравнениями: глаза, уши, губы, щеки, любовь, женщину можно было сравнивать с жемчугом, гранатами, газелями, розами или верблюдицей. Обязательный список был длинный, но правила весьма строги. И хотя это лишь краткий эпизод в истории языка, арабская поэзия остается и поныне в тисках почти подобных условностей.
Современные поэты восстают против этих канонов хотя бы потому, что им хочется рассказывать о том, что происходит сейчас, и без лишних ухищрений просто объяснить, что роза — это роза. Некоторые молодые поэты стараются создать некий разговорный классицизм. В 1960-х годах многие молодые поэты вернулись к более примитивному доисламскому стилю, к языку, существовавшему до появления Корана (который, кстати сказать, способствовал обогащению арабского языка). Своим учителем эти молодые и даже некоторые поэты старшего поколения считают Ахмеда Шауки, поэта и драматурга второй половины XIX века, который нарушил строгие законы рифмы и метра и применил весьма свободную форму рифмованной прозы для описания образов и чувств. Те, кто борется против влияния Шауки, обвиняют его молодых последователей в копировании такого же «копировщика» доисламской поэзии.
Поэзия сейчас процветает. В 1966 году одна из видных египетских поэтесс, Малика Абдель Азиз, которая опубликовала второе издание сборника своих стихов, говорила мне: «Меня удивляют небольшие тиражи поэтических сборников во Франции. Тысяча экземпляров считается в Париже вполне приличным тиражом. По-моему, это объясняется тем, что французы ни во что не верят и им не нужна поэзия, которая ничем не помогает людям».
Это звучит тенденциозно, но поэзия самой Малики очень женственна. Малика ищет в арабском языке возможности просто и непринужденно описать, скажем, ковер полевых цветов. В переводе это звучит примерно так:
Лирика без строгих условностей чувствуется даже в переводе, но не дает представления о языковых проблемах. Египетские поэты еще немало выстрадают и поспорят, прежде чем найдут язык и стиль, созвучный их миру, претерпевающему важные изменения.