Каирский синдром

Вскочил, но крыса, опередив меня, была уже в коридоре. Я гонялся за ней по всей квартире, пока она не забежала в ванную. Я закрыл дверь ванной, схватил швабру и начал колотить по стенам. Крыса вертелась, как мотоциклист по вертикальной стене. Так продолжалось минут двадцать. Я почти добил крысу, когда она ускользнула в вентиляционную трубу.

После этого я заметил многое: и громадных рыжих тараканов, которые сидели по углам, и трещины на стенах.

Стало страшно: куда я попал?

Но утром яркое солнце пробилось сквозь ставни. Я вышел на улицу и вдохнул ароматный теплый воздух, хотя на дворе было начало марта.

Гелиополис сохранял беззаботность и легкость жизни, как в добрые колониальные времена. Сидели шейхи в галабиях, разложив газеты. Рядом — стопки подержанных западных журналов: «Пари-матч», «Тайм», «Ньюсуик». На глянцевых обложках — портреты Солженицына, советские бомбардировщики «Ту-16» над Каиром, Том Джонс и Брежнев. «Тайм» месячной давности стоил 25 кыршей (пиастров).

С удовольствием прочел статью про СССР на крыльце гостиницы: грубые антисоветские выпады тронули комсомольскую душу.

Чашка крепкого кофе «масбут» с кардамоном и дым «Килубатры» окончательно вернули меня в хорошее расположение духа.

В 71-м жизнь в Каире все еще была комфортной для иностранца: местные аксакалы в галабиях кланялись и говорили «мистер». Тут же за углом была прачечная. Я сдавал им сразу охапку рубашек, а вечером получал их выстиранными и выглаженными, уложенными в красивые стопочки. Мальчишка был готов донести мне их до дома за пять пиастров-кыршей.

Днем пришла убирать служанка-хадима, крупная тридцатилетняя баба в черном балахоне, которая смахивала пыль страусиным пером. Я, как советский юноша, тогда ничего не знал про особую роль служанок в тайной жизни Каира. Но бауаб мне постоянно подмигивал и бормотал какие-то египетские поговорки с сексуальным подтекстом типа: «У кого поутру хорошо стоит, тот весь день удачно мастерит». Я же был молод и наивен: секс с такой служанкой мне представлялся невозможным.

В первые же дни я пристрастился к апельсинам «навелинас». Обычно у уличного торговца я набирал два-три кило в свой студенческий портфель-баул и лопал дома.

Неделю спустя я не мог смотреть на апельсины. Не мог на них смотреть еще лет 20, а то и 30. Лишь недавно любовь к апельсинам вернулась.

На улицах Гелиополиса попробовал еду простых феллахов — фуль. Продавец размешивал черпаком кашу из черных бобов и шлепал в разрезанную лепешку — эйш балади. Вкусно. Стоило пять кыршей. Попробовал сладкий картофель батат — не понравилось, больше не брал. Но весьма понравились бутерброды с жареными ягнячьими колбасками.

На улицах у местных лавок висели бараньи туши. Они все были как бы покрыты карминовой краской, и я не понимал — может, для дезинфекции? Как мне потом объяснили, баранье мясо в контакте с воздухом само покрывается защитной карминовой пленкой, которая спасает от порчи.

На одной из соседних улиц обнаружил французский книжный магазинчик — Librairie Hachette. Увидел россыпи недоступных в Москве «карманных книг» и свежие номера «Пари-матча». С ходу купил «Раковый корпус» Солженицына на французском. Потом долго недоумевал — что находят в этом скучнейшем тексте?

БАССЕЙНЫ И ХАБИРЫ (март 71-го)

В Каире по-летнему тепло, мы с Сашей идем в бассейн. Он расположен в офицерском клубе Гелиополиса. При бассейне бар, у которого сгрудились советские советники и переводчики.

Тяпнув бренди, мы прыгаем в воду, проплываем две дорожки.

Вокруг изрядно выпившие хабиры плавают в часах. Вылезают, опрокидывают стаканчик и снова прыгают в воду. Они обычно носят большие будильники «Сейко» либо «Ориент» и устраивают гонки в бассейне. Выходят из воды и сравнивают, у кого будильник не дал течь.

Капли сверкали на металлических «Сейках», при каждом погружении руки думалось: «Действительно — водостойкие?» На самом деле — устояли. Да здравствует японская техника!

Потом садимся в шезлонги, потягивая ледяную «Фанту». На вспаренной коже с шипением выходят оранжевые разводы.

Напротив сидит с бутылкой «Стеллы» уже веселый Володя П., переводчик главного военного советника Катушкина. Тут же Гена Г. и вся переводческая братия, часть — наших из ИВЯ, однако больше виияковцы. Это сумасшедшие казарменные ребята, свихнувшиеся на сексуальных фантазиях и звучных американских словечках, таких как «Паркер», «Ронсон» и Бронсон. Виияковцы сидят, пьют пиво и соревнуются, у кого «Ронсон» даст выше струю пламени. Их мечта — сорвать генеральскую дочь и закатиться резидентом ГРУ в какую-нибудь долбаную Индонезию или Йемен.

Выпускники ИВЯ выбирают карьеру академичней. Судьба Володи П. чем-то похожа на судьбу моего друга Саши. Он стал суперарабистом, переводил арабскую поэзию. Но начал спиваться. А в конце жизни, уже хроническим алкоголиком, написал биографию ливанского политика Камиля Шамуна. В Бейруте упал пьяный в камин. Его успели вытащить. Гасили огонь, сбивали язычки пламени: их сбивали, а они не падали. И все-таки он умер. Кажется, в 2003-м.