Каирский синдром

Но главным приобретением стал духовой пистолет, из которого я расстрелял пластинки в музыкальной лавке Гелиополиса. Пробовал стрелять по голубям на крыше Наср-сити — с сомнительным успехом: эти твари постоянно увертывались.

В феврале 72-го чуть не взорвался, сжигая перед отъездом в ванной западную прессу. По недосмотру обложил кипами газет здоровенный баллон с газом, которым нагревалась вода. Испугался, когда пламя взметнулось до потолка, убежал на балкон и там ждал взрыва, но обошлось. Вернулся: по всей квартире летали обгорелые обрывки газет. Баллон нагрелся, но выстоял.

На вылете, в каирском тэкс-фри шопе купил пластинки Ху, Хендрикса и «Роллинг Стоунз», спрятал в брючине духовой пистолет и нож с выпрыгивающим лезвием. Тогда это прокатывало!

ЕЩЕ О КАИРЕ (последняя страничка из дневника 72-го)

Февраль. В Каире меняется погода. По ночам свистят ветра, правда, теплые. По утрам сыро: обильная роса и туман, который солнце разгоняет за час.

Днем пью чай на балконе, перед глазами — бескрайняя пустыня. В руках — западный журнал или книга.

Далеко к горизонту уходит зеленая полоса, стиснутая с двух сторон песками. Где-то за горизонтом она переходит в дельту и впадает вместе с Нилом в Средиземное море.

Ночью вижу все тот же яркий небосвод, яркость которого, однако, сильно преувеличена поэтами и путешественниками.

Мои покупательные способности — сорок фунтов, или около ста сертификатов в месяц. Это не так много, но и не так мало.

Перед отлетом проверил список подарков — родственникам и друзьям. Остался доволен.

Вот этот список.

Отцу — египетскую пижаму (от кожаного пиджака он отказался).

Матери — золотой набор с александритом, а также серебряный с бирюзой.

Бабушке — золотую монету на зубы.

Брату — недорогие швейцарские часы.

Девушкам — золотые сережки.

У засушенного крокодила, которого привез из Асуана, нашел в пасти гусеницу, решил с ним расстаться. Выбросил в пустыню с девятого этажа. От нечего делать пошел плавать.

В бассейне Гелиополиса зимой мало народу, вода чистая и прохладная. На лужайке сидят несколько стариков из местной аристократии, занимаются йогой. Худые дряблые тела. Закладывают ногу за голову, болтают чушь по-французски.

Я лениво понырял, потом полистал журнал. Без друзей-переводчиков здесь скучно.

С опаской думаю о проблемах, которые ждут меня в Москве.

Иду в кино.

В каждом кинотеатре есть партер — дешевые места, где плюют, горланят, кладут ноги на стулья. Балкон дороже и публика воспитанней. А еще лучше ложа, которую мы обычно занимали с Сашей. Пока пили бренди «Дюжарден», разносчики приносили арахис (фуль судани). В паузах между фильмами идет занудная реклама стирального порошка «Рапсо».

У египтян все то же беззаботное настроение — с резкими перепадами от брани к лобзанию. Уже привык к местным аксакалам в галабиях, скрюченным калекам-нищим и спесивым усатым рожам в «Мерседесах».

Короче, мне надоело нилиться. Пора в Москву.

В МОСКВЕ (февраль 72-го)

Когда я выходил из «Шереметьево», складной нож раскрылся у меня в замшевом ботинке и вонзился в ногу. Я еле сдержал стон и, хромая, вышел на улицу: там стоял мой друг Саша, в шубе до пят, растопырив пальцы с золотым агатовым перстнем, дыша перегаром.

Саша за это время успел купить в «Березке» шубу из искусственного волка, которую мы окрестили лупосом, а также шапку из нерпы, потерять невесту Таню и познакомиться с Наташей.

Что касается духового пистолета, из которого я стрелял голубей в Гелиополисе и который благополучно перевез через границу, то его через пару месяцев стырил у меня сосед Нартай.

В Москве я получил немного сертификатов с желтой полосой. В «Березке» купил светлые нейлоновые брюки. В них хорошо было приседать.

На заработанные брежневские рубли купил радиолу «Эстония» — за четыреста двадцать рублей. Это была колоссальная цена — за самый лучший советский продукт. Стереосистема позволяла слушать диски, которых у меня было целых десять. Богатство! Ху, Хендрикс, Easy Rider, Саймон и Гарфункел, «Роллинг Стоунз».

Купил фотоаппарат «Зенит» и начал снимать жанровые сцены на улицах.

Меня понесло.

Я обклеил стены своей комнаты вырезками из западных журналов, слушал рок-музыку и спаивал девушек коктейлями убийственной силы.

На самой большой фотографии Хрущев комично сидел на корточках и грозил кому-то пальцем. Думаю, эта фотка была одной из причин моих дальнейших проблем.

Но обо всем по порядку.

МАРИНА (март 72-го)

Тогда же, вернувшись из Египта, я повстречал Марину. Странное, короткое знакомство, нарушившее привычный ход жизни.

Я хотел стать дипломатом или журналистом-международником, а в результате оказался на обочине советской жизни.

Это было началом большой любви, наверное, самого сильного чувства, которое я испытал в те годы.

Чем она меня взяла? Открытой, раскрепощенной сексуальностью, сдержанной печалью и ощущением обреченности — своей личной и наших отношений. Она была не такая, как все до тех пор.