Кайсе

Есть в Вашингтоне что-то такое, думал Харли Гаунт, чего нет в других городах Америки. Радиальная планировка, широта, тенистые бульвары, солидные строения — все это больше напоминало ему Париж или Лондон, то есть в большей мере Старый Свет, чем Новый.

Кроме того, город буквально гудел от избытка энергии и жажды власти. У Гаунта было такое ощущение, будто столица увита жужжащими троллейбусными проводами. И вся эта энергия, подобно широким тенистым бульварам, направлялась в одну сторону — к Пенсильвания-авеню, 1600. Белый дом покоился в центре Вашингтона, как паук в центре своей паутины.

Этот город был полон призраков.

Гаунт хорошо знал Капитолий, в конгрессе у него было много друзей. Будучи сыном бывшего сенатора-демократа от штата Мэриленд, он, можно сказать, с детства лицезрел Капитолийский холм и привык к безудержной жажде власти здешних заправил, к чему его отец так и не смог привыкнуть. Отец был слишком щепетилен, воспринимал все чересчур серьезно; умер он у себя в офисе.

Гаунт прекрасно понимал, что власть может быть столь же опасной, как проникающая радиация, и вся возня с заключением сделок отдает зловонным душком торговли властью. В Вашингтоне либо ты у власти, либо ты никто. Элита, находящаяся у власти, правит страной — единственной оставшейся в мире супердержавой, — и этот факт служит достаточным основанием для лжи, обмана, вымогательства, нарушения всех святых заповедей. Жажда власти неистребима.

Эта власть, подобно вирусу, проникшему в кровь, разъедает души и определяет мотивы принятия решений. Гаунт настолько часто встречался с действием этого вируса, что сейчас уже мог определить его наличие просто по лихорадочному блеску в глазах. На этот счет у него был богатый опыт. Гаунт был убежден, что его отец умер от этой лихорадки, а не от старости или чрезмерной работы. Его отец, исключительно добропорядочный мужчина и в отличие от других удачливых политиков никогда не крививший душой, постепенно начал меняться. У него не оказалось иммунитета к этому вирусу, относительно же себя Гаунт был уверен, что он у него есть. Его мать и сестра оплакивали отца на похоронах, сам же Гаунт начал оплакивать его гораздо раньше.

Каждый раз, возвращаясь в Вашингтон, Гаунт чувствовал призраков в шорохе влажного ветра с Потомака, в шелесте вишневых деревьев у водоемов, слышал, как они смеются над ним с высот Капитолийского холма. В определенном смысле его отец никогда и не покидал этого города — власть удерживала его здесь даже после смерти.

Лоббист, на котором Гаунт остановил свой выбор для ведения дела по политическому урегулированию вопроса о будущем компании «Томкин индастриз», в предыдущей администрации занимал пост государственного секретаря. Он был умеренным консерватором, всеми глубоко уважаемым, — в высших коридорах власти перед ним всегда горел зеленый свет. В отличие от большинства других политиков он выиграл свою битву с вирусом.

Офисы Терренса Макнотона располагались на респектабельной Джи-стрит в здании, которое благодаря своему викторианскому архитектурному стилю ночью казалось обиталищем призраков и, несомненно, было им, но не призраков из фильмов ужасов, а влачащих почти призрачное существование чиновников из нынешней администрации, стряпающих свои тайные директивы с грифом «Особой важности».

Впрочем, импозантный фасад дома, в котором Макнотон вершил свои дела, мало чем отличался от других фасадов на Капитолии, за которыми также заключались сделки, делались деньги, процветали сила и власть.

Макнотон был высоким техасцем с бронзовым от загара лицом, голубыми, слегка раскосыми глазами и густой серебристой шевелюрой. Его продолговатое, с печальным выражением глаз лицо украшал римский нос, да еще оно иногда озарялось искренней улыбкой, отработанной в ходе многих предвыборных кампаний в дни его молодости. Он; был как старая перчатка, хорошо подогнанная к руке.

Как только ему доложили о прибытии Гаунта, он моментально вышел из офиса, протягивая руку для крепкого рукопожатия. На нем был темный костюм, белая рубашка и тонкий галстук с булавкой ручной работы, выполненной в форме кривого ножа из серебра и бирюзы.

— Проходи, — сказал он сочным баритоном. — Рад тебя снова видеть, Харли...

Когда они вошли в офис, Терренс захлопнул дверь ударом каблука своего ковбойского сапожка.

— ... впрочем, черт возьми, было бы лучше встретиться при более благоприятных обстоятельствах.

Гаунт выбрал покрытый чехлом стул и уселся.

— Так каковы же обстоятельства?

Макнотон что-то проворчал, предпочтя сесть на диван напротив Гаунта, чем спрятаться за своим огромным овальным столом, настолько старинным, что уже вновь ставшим модным.

— Обстоятельства, — повторил он, пытаясь придать своему длинному телу подобие сидячего положения. — Их можно выразить в трех словах: сенатор Рэнс Бэйн.

— Сенатору нужен я.

— Ему нужен Николас Линнер, но сенатор не может его найти. Ты знаешь, где он?

— Его нет в Токио. Не имею представления, где он может быть, — ответил Гаунт.