Каисса

Хороша, чертовка. Владыке всегда нравились вот такие женщины, неформальные, естественные. Интуитивно читающий людей Пистолетов на что угодно мог спорить, что перед ним феминистка, веганка, сторонница инклюзивности и бодипозитива, зоо– и экозащитница. Ну или, может, просто поэтесса или дизайнер. Кто бы разобрал.

– Я сплита языка сто лет не видел, со времен байк-клуба. И зубы, я смотрю, модифицированы. Есть в тебе какая-то дьявольщинка. Не подобает мне таким восторгаться, но – очень! – отвесил комплимент Владыка. – Будь добра, вынь склеры, а то меня креститься тянет.

Девушка послушалась. Под мглой склеральных линз оказались лучистые глаза изумрудного цвета.

– Владыка, меня Клара зовут. Клара Олеговна.

– Без линз намного лучше, Клара Олеговна, – улыбнулся Владыка. – А я же тебя знаю – ты медсестричка из госпиталя? Еще помню, как ты в обморок грохнулась, когда мы тому мирянину руку того… оттяпали. Чего пришла?

– Не знаю… – ответила Клара. – Тяжело с мыслями собраться.

– Обычно ко мне приходят, чтобы попросить что-то достать. Реже ко мне забегает кто-то из паствы поговорить про веру или покаяться. Но ты не выглядишь как прихожанка. Достать чего?

– Нет-нет, батюшка. Я как раз исповедоваться пришла, хотя не думаю, что я верую.

– Да я и сам не верую уже давно, дочь моя.

– Мне не к кому идти. Я одна. Совсем.

– Ну-ну. Дядя Лева готов внимать. – Владыка достал из тумбочки бутылку дорогого коньяка и серебряный церковный кубок, начислил себе солидную порцию и откинулся в кресле, закинув ноги на стол.

– Сегодня мне снился сон, – начала Клара. – Необычный. Как будто посетило меня какое-то странное существо. Похожее на черта. И как будто оно хочет меня напугать. Я в своей квартире. В которой жила в детстве. Ну… до детдома. Радио играет. Темно. Существо стоит ко мне спиной возле подоконника. В окно смотрит. А потом разворачивается и скользит ко мне. Бесшумно. Близко. И за окном такая же гроза, как сегодня. И молнии освещают всю комнату, а существо все равно не разглядеть. И я ему говорю: «Возьми меня с собой, чертик, забери». И – просыпаюсь… И так мне не по себе сегодня. К чему бы это?

– Ну сон не грех, Клара. – Владыка, казалось, побледнел и сменил зычный бас на тихий говор. – Мало ли что приснится. Лично я не верю во всякие одержимости и прочие экзорцизмы. Тебе бы к психологу. Ты хорошая девка. Не надо тебе религии. Да и почему какой-то сон тебя так беспокоит?

– Да дело в том, что я уже видела такой же сон в детстве. И я уверена, что это не сон был, а взаправду…

Клара замялась, взяла паузу. Начала часто-часто моргать, отвернулась и поднесла ко рту кулак. И застыла. Потом начала обеими руками обмахивать лицо. Милостивый Боже, да она сейчас расплачется! Но нет – взяла себя в руки, встала и скинула с себя кофту, пробормотав: «Жарко что-то».

Из рукава футболки выползала, извиваясь по предплечью, змея – мастерская и о-о-очень натуралистичная татуировка. Владыка не мог отвести взгляд от нее. Не только из-за ошеломляющей визуальной безупречности, но и из-за крохотных, едва заметных, вписанных в чешую штрихов, образующих знакомые инициалы: «E. U.».

– Экая у тебя татуировка занятная, мирянка, – почти шепотом сказал Пистолетов. – Эт где такие бьют нынче?

– Это мой лучший друг нанес, – ответила Клара. – Женя Ульский, большой мастер. Мы с ним по переписке познакомились, еще когда я в Германии жила. А тут он меня приютил. Скучаю по нему. Я его звала с собой в Обитель, а он мне говорит: как я без руки-то буду людей татуировать… Чипированный он. И будто на прощание сделал мне эту змейку-талисман. Сказал, что я когда-нибудь пойму… Не выходит на связь. Надеюсь, у него все хорошо.

– Так что там, говоришь: сон, не сон… – Владыка, до этого смаковавший коньяк мелкими глотками, опрокинул в себя целый кубок и крякнул.

– Ах да. Не сон! Клянусь – не сон был! Детство у меня, батюшка, несладкое было. Не то чтобы родители прямо плохие или неблагополучные. Не совсем уж бедно жили, как все. Меня не били, ни чего похуже. Нет! Я детей-то насмотрелась в жизни, уж поверьте, есть такие случаи, что потом плачешь три дня. Но кто-то плачет от того, что есть нечего, а кто-то – что игрушка не того цвета. И видит Бог, обе беды этих по горечи-то одинаковы, такова уж природа человеческая. Субъективная и эмоциональная.

– Не знаю, а я люблю прихожан успокаивать на этом, подлавливать: придет ко мне человек, а я ему говорю, де, есть на свете люди без ног – и ничего, Олимпиады берут. А ты раскис как нюня. Помогает обычно. Но если подумать, то правда твоя, Клара Олеговна.