Каюсь. Том 2

Антропов методично напивался, глядя куда-то вдаль. Вид у него был крайне подавленный, от чего на душе стало не хорошо. Вот только причина, как оказалось, не в Вике вовсе, а в какой-то Кристине. Миха чуть позже разоткровенничался, видимо, допекло его все до смерти да и напился сильно. От его исповеди мы сидели просто в охренении. Я же в очередной раз убеждался, что все в жизни относительно и наши с Чайкой проблемы – это вообще херня на фоне дурдома Михи. Мало того, что он женат и у него дети, так и бабенка та замужем, да еще как недавно выяснилось, за инвалидом, с которым у Михи идет борьба за очень лакомый участок вот уже полгода, которые эта Кристина пытается Антропова обработать, чтобы уступил. И он- дурак чуть не уступил ведь, но слава богу, ушлая парочка попалась. Правда, не понятно: то ли муж свою жену куда надо подкладывал, то ли жена – та еще хитрожопая сучка. В общем, я всех нюансов не понял, Антропов вещал все это как бы и не нам, но из его обрывочных пьяных монологов сложилась такая картинка.

Никогда бы не подумал, что у него подобные проблемы, и что с Викой собрался разводиться. Еще две недели назад, они были не разлей вода на вечеринке. С виду крепкая семья, а на деле- хорошие актеры. В общем, хрен поймешь, что происходит в этом карнавале масок. Оттого сердцу вдвойне милей Янка со своей трехрублевой простотой. Настоящая она.

С этими мыслями я заснул прямо в кресле-качалке в саду, вдыхая аромат свежести летнего утра. Хоть и горькая вышла ночь, а все равно на душе было тепло от того, что собрались с друзьями и посидели в узком кругу, поделились, чем смогли. Давно у нас такого не было.

Проснулся я ближе к вечеру, Антропов уже уехал. Я тоже не стал задерживаться и отправился домой, по дороге позвонил Чайке, поскольку сегодня она должна была узнать результаты экзаменов и, следовательно, срок моего невмешательства истек.

Когда она не ответила на седьмой по счету звонок, я забеспокоился. На нее это не было похоже. В любом случае, она хотя бы прислала смс. Поэтому я развернулся и поехал к ней домой, чтобы самому убедиться, что все в порядке. Надо признать, после вчерашнего разговора с Гордеевым, у меня начала развиваться какая-то паранойя.

И видимо, не зря,в чем я убедился, когда Янка открыла дверь.

Увидел ее зареванное лицо и все сжалось внутри, задохнулся, наизнанку, будто всего вывернуло, потому что понял, что это Гордеевских рук дело.

–Что случилось?– выдавил из себя, обхватывая ладонями ее мокрые щеки, вглядываясь в покрасневшие глаза. Ее затрясло, словно в лихорадке, и новый приступ скрутил всю, отчего она обессиленно прислонилась к моей груди, комкая дрожащими пальцами рубашку, и едва ли не крича от отчаянья. Я прижал ее к себе крепче, ладонями ощущая крик, рвущий ее изнутри. Это отозвалось во мне тупой болью. Закрыл глаза, зарываясь лицом в ее растрепанные волосы, и с шумом втянул воздух, понимая без слов, что случилось. Что за «ошейничек» одели, причем на нас обоих, ибо разве смогу я остаться в стороне?

Не смогу! Все сделаю, только бы она не знала больше слез.

Конечно, это проклятое поступление не стоит таких переживаний, но это для меня, а для нее это ведь возможность доказать, что она самодостаточна, что она весь год работала не зря, что смогла и преодолела все на пути к своей цели. Самореализации личности – это ведь одна основополагающих вещей в жизни каждого человека. А сейчас опять мою девочку ломанули знатно и вновь не без моей помощи.

Гордеев -сукин сын очень хорошо знает психологию, ударил, куда надо. «Ошейник» беспроигрышный. Вот только нахер он такой не нужен, не ценой подобной истерики, разочарования и боли. И что самое смешное, мне ничего не остается, как одеть «поводок». Может, раньше было бы все равно, но не теперь, когда переживания этой девочки стали моими собственными. Гордеев –сука мне еще ответит за это. А пока главное, чтобы Янка не узнала, откуда ветер дует, иначе это конец всему будет. Вот тут уж точно «аля-улю».

Глава 4

-Я знаю, что этого не может быть, понимаешь? Просто не может! Я все сделала идеально. Абсолютно все!– повторяла я, как мантру, захлебываясь слезами. Гладышев молчал, укачивая меня, словно маленькую в своих объятиях.

Я не помню, как он вообще оказался в моей квартире, и как дошло до того, что я стала реветь у него на груди, изливая душу, которую он же высосал по каплям. Удивительно, но все перестало иметь для меня значение после этого провала. Я словно потеряла ориентир в жизни. Впрочем, это действительно было так. Целый год я жила только одной мыслью – поступить. А теперь… Я не знаю, что теперь. И дело уже даже не в том, что я скажу маме и тете Кате, хотя они разрывали телефон с самого утра, дело во мне самой.