Как блудный муж по грибы ходил

Интервью закончилось, и протикало одиннадцать. Возле памятного подъезда стояли новые лавочки. Появился даже кодовый замок, но он не работал. На лестничной площадке царил знакомый мусорный дух, вызвавший вдруг у Олега Трудовича по прихотливой мужской ассоциации радостное шевеление плоти. На двери, как и прежде, висел ящик с наклеенными логотипами «Комсомольской правды» и журнала «Шахматы и шашки». Башмаков нажал кнопку звонка и решил: если Рома спит, то сразу, ничего не говоря, он подхватит Нину Андреевну и отнесет в спальню…

– Ты? – только и вымолвит она.

– Я, – ответит он. – Ты же сказала, что будешь ждать. Вот я и пришел. Навсегда.

Дверь отворил лысый мужик, одетый в синие спортивные штаны и майку. На майке две большие пешки, черная и белая, пожимали друг другу руки на фоне земного шара. Лицо у лысого было отстраненно-сосредоточенное, как у человека, привыкшего обдумывать свои ходы.

– Вам кого? – спросил он, не прерывая раздумий и даже не удивляясь позднему звонку.

– Мне бы Рому! – вдруг ответил Башмаков.

– Рома в армии.

– Давно?

– Только забрали. А вы кто?

– Я? Я с ним в шахматы иногда играл…

– Теперь через два года.

Сквозь шум душа из ванной донесся голос Нины Андреевны:

– Звереныш, кто там пришел?

Дверь ванной выходила прямо в прихожую. Башмаков сразу почувствовал витающую в воздухе ароматную шампуневую сырость, а теперь отчетливо вообразил, как вот прямо сейчас, всего в метре от него, за тонкой перегородочкой обнаженная Нина Андреевна стоит под струями. И вода, стекая по упругому животу, свивает курчавые волоски в мокрый трогательный клинышек. Они часто принимали душ вместе, и Нина Андреевна обязательно говорила: «А сейчас мы помоем звереныша!»

– Звереныш, это кто пришел? – повторила из-за двери она.

– Это к Роме!

– Пусть подождут. Я уже выхожу. А почему так поздно? Что-нибудь случилось?

– Да, а в самом деле, почему так поздно?

– Я мимо ехал… Будете писать ему в армию, передавайте от меня привет!

– От кого?

– Он знает…

– Ах, ну конечно!

В ванной оборвался шелест воды, и раздался ясный теперь голос Нины Андреевны:

– Я выхожу-у!

Башмаков стремглав сбежал по лестнице и кустами, чтобы даже из окна его не было видно, выбрался со двора на улицу. Денег у него не оказалось даже на метро, и он долго собирался с духом, прежде чем подойти к контролерше в форменке и путано объяснить, что потерял кошелек. Старушка посмотрела на него так долго и пристально, будто просился он не в метро, а минимум на секретный объект, потом покачала головой и презрительно кивнула, мол, проходи, прощелыга ты эдакий!

На его осторожный звонок открыл Анатолич. Судя по сощуренным глазам, он уже улегся.

– Извини.

– Ладно… Нагулялся?

– От души.

Башмаков перелез через перила. Он на цыпочках прошел мимо спящей Дашки. Катя лежала в постели и читала «Комментарии к «Евгению Онегину» Лотмана. Она или вообще не заметила полуторачасовое отсутствие мужа, или сделала вид, что не заметила.

– Я еще почитаю, – сказала Катя, на минуту оторвавшись от книги.

Башмаков вдруг почувствовал к жене жгучую ненависть, перерастающую в необыкновенное, чудовищное, знобящее вожделение. Он сорвал с себя одежду, отмел всяческие отговорки и ссылки на то, что Дашка еще не спит, погасил свет и набросился на Катю. Борясь в потемках, Олег Трудович грубо прорвал сопротивление жены и, постыдно заломив ее тело, опустошился с зубовным скрежетом.

– Что с тобой? – спросила Катя. Она включила ночник, отдышалась и подобрала с пола книгу.

– Петушок сдох! – ответил Башмаков.

21

Эскейпер открыл скрипучую дверцу гардероба.

«Надо же, так и не смазал, а ведь сколько раз собирался!»

Он отправился на кухню, достал из-под мойки пластиковую емкость с остатками подсолнечного масла, сунул в горлышко указательный палец и перевернул бутылку. В следующий миг, подставив ковшиком ладонь под стекающие с намасленного пальца капли, Башмаков бегом вернулся к гардеробу, смазал латунные петельки и попробовал – больше не скрипело. Потом он зашел в ванную и сначала с помощью мыла, а потом и порошка «Ариэль» отмыл испачканные руки. Сделав все это и воротившись в комнату, Олег Трудович вдруг забыл, зачем, собственно, полез в гардероб.

«Склероз – лучший способ бегства от действительности. Ах да – галстуки… Галстуки, галстуки – теплого мая привет…»

Галстуки висели на специальной планочке на внутренней стороне дверцы.

«А что такое галстуки? Галстуки – это биография мужчины, запечатленная особой формой узелкового письма… Где же я это читал? Где-то читал…»