Как блудный муж по грибы ходил

– Конечно! Ты не знал? Боже мой, седенький, – она погладила его по волосам, – а не знает таких простых вещей! На одну треть я влюбилась в тебя, когда ты вошел тогда, в первый раз…

– На одну?

– На одну. На вторую треть я влюбилась в тебя, когда твоя Дашка выскочила замуж.

– При чем тут Дашка?

– Понятия не имею. Но как только Тамара сказала, что твоя дочь выходит за какого-то офицера, я сразу почувствовала – еще на одну треть. Получилось две трети.

– А третья треть?

– Это когда ты нашел «банк Росси». Я подумала: а он у меня еще и талантливый!

– У тебя?

– У меня. Третья треть сразу и заполнилась.

– И ты решила, что именно я стану твоим первым мужчиной?

– Да. И я буду выполнять все твои желания. А ты – мои.

– А если первый мужчина хочет еще раз выполнить твои желания?

– Нет, что ты! – испугалась Вета. – В первый раз второй раз исключается. Все должно зажить – через три-пять дней, в зависимости от восстановительных способностей организма.

– Это ты тоже прочитала? И где же?

– Есть такая книжка – «Молодоженам под подушку».

– Ну как же!

– Ты знаешь?

– Конечно, у нас, сокрушителей девственности, это настольная книга. Но там в главе «Дефлорация» про три-пять дней ничего не написано. Зато там есть про «радостно-благодарное чувство отдачи любимому человеку». Ты чувствуешь радость отдачи?

– Конечно. – Она поцеловала его руку. – Но про три-пять дней написано в главе «Первая брачная ночь». Ты просто до нее не дошел.

– А в этой главе случайно не написано, что мужчина после первой брачной ночи, даже если это происходит днем, обычно очень хочет есть?

– Написано. Но только в главе «Секс и питание». У меня в печке пицца с креветками!

– Отлично. Встаем?

– Нет, погоди… Закогти меня!

– Что-о?

– Обними меня крепко-крепко, так, чтобы косточки хрустнули!

Сидя в метро, Башмаков приставлял к лицу пальцы и вдыхал Ветин женский, еще пока полузнакомый запах. От произошедшего у него осталось очень странное послечувствие. Словно бы он с помощью дурацкой инструкции, наподобие тех, что прилагаются к кухонным агрегатам («…поверните винт 12–6 до отказа, а потом вращайте его по часовой стрелке, пока не достигнете предусмотренного пунктом 8-г результата…»), так вот – словно бы он с помощью такой дурацкой инструкции пытался проникнуть и даже, кажется, немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни…

Когда он вошел в квартиру, с кухни донесся строгий Катин голос:

– Не раздевайся!

Башмаков вспотел раньше, чем успел подумать:

«Че-ерт! Не могла же она узнать… Откуда? Видела с цветами?»

– Тунеядыч, мусоропровод засорился. Вынеси ведро на улицу!

31

«Вообще-то странно, что Катя ничего не заметила! Странно…»

Эскейпер посмотрел на бочонок: пойманный «сомец» уже успокоился. То-то! Все три рыбки лежали на стеклянном дне, сблизившись усатыми рыльцами, точно заговорщики. Башмаков глянул на часы – скоро приедет «Газель». И что делать? Вета исчезла. Дашка родила. Катя ничего еще не знает. Узнает – возьмет отгулы и полетит к Дашке. Конечно, правильнее всего было бы сейчас вылить сомиков назад в аквариум… (Ишь ты, зашевелились, телепаты чешуевые!) Рассовать вещи по местам. И отложить побег. Нет, не отменить вообще – это невозможно! – отложить, пока все разъяснится. А главное – поговорить с Катей. Сказать ей:

– Видишь ли, Катя, я встретил девушку…

– На щечке родинка, полумесяцем бровь?

– Я серьезно.

– И я серьезно. Ты хочешь, чтобы я, как в дурной молодости, на дверях распиналась? Этого не будет. Тапочкин, ты свободен, как Африка!

Эскейпер был уверен в том, что разговор с Катей будет именно таким. В их супружеских отношениях, особенно после его болезни, появилось нечто новое и непривычное. Это трудно объяснить… Раньше они напоминали Адама и Еву, которые, переругиваясь и перепихивая друг на друга вину за вылет из рая, искали на чуждой земле место для жизни, строили шалаш, радовались убогим плодам земным, потом в сладострастных стонах зачинали ребенка, растили его… И у каждого – и у Башмакова, и у Кати – непременно где-то в глубине теснилась мысленочка: а ведь с другой (с другим) строить шалаш, радоваться убогим плодам земным, зачинать в сладострастных стонах ребенка и растить его было бы, наверное, радостнее, острее, милее… Но вот в этом вечном сомнении прошли годы, полупрошла жизнь – и они стали похожи на стареющих Адама и Еву, приглядывающих местечко, где рыть себе последнюю, окончательную землянку.