Как блудный муж по грибы ходил

Счастливый Федька налил себе рюмку, влюбленно поглядел на нее, выпил и сморщился от горького восторга.

– А ты чего приехал? Мать, что ли, нажаловалась? – спросил он, хрустя луком.

– Нет, зачем жаловаться? Я позвонила… Соскучилась… Попросила проведать!

– Смотри, женщина! – Федька по-следовательски нахмурился. – Я измену чую!

– Ладно. Проведал! – Свирельников встал и пошел к двери.

В прихожей он тихо и зло спросил мать:

– Ну и что ты меня вызвала? Про кнопки слушать?

– Так ведь это он только сегодня такой. Послезавтра подыхать будет. И про Вальтера несколько раз говорил: поеду и убью.

– Ладно, положим в больницу.

– Теперь без согласия не кладут.

– Знаю. Что-нибудь придумаем… – Он достал кошелек и протянул матери несколько пятисотрублевых бумажек,

– Спасибо, сынок! – благодарно всхлипнула она, и Михаилу Дмитриевичу вдруг показалось, что и вызывали-то его не за брата бороться, а из-за денег.

– Что это вы шепчетесь? – За спиной появился Федька.

Мать вздрогнула, побледнела и спрятала деньги под фартук.

– Что ж, я с сыном старшим не могу поговорить? – удивилась она неестественным голосом.

– Говори! Но сначала я спрошу. Майкл, а ты понял, кто этими кнопками владеть будет?

– Евреи, очевидно!

– Молодец, брат! В корень смотришь. Нет, не Народ Книги, а Народ Кнопки. Избранный! – Федька обнял его и обдал острым, свежим водочным духом. Свирельникова, еще не оправившегося после вчерашнего, замутило.

– Деньжат оставь, но так, чтобы она не видела, – шепнул Федька и громко объявил: – Я брата до лифта провожу.

– Я провожу до лифта, – засобиралась мать.

– Нет, я провожу! – вдруг истерично заорал Федька, исказившись судорогой, предвещавшей дальнейшие ужасы запоя.

Около лифта Михаил Дмитриевич сунул брату сотню, мать строго-настрого запрещала давать больше.

– Невысоко ценит предпринимательский класс национальную элиту! – ухмыльнулся тот, разглядывая купюру.

– Загнешься ведь когда-нибудь, элита! – покачал головой Свирельников.

– Загнусь, но не сломаюсь! Грибом не стану!

– Каким еще грибом?

– Который ворует чужой хлорофилл.

– А что ты там про Вальтера мелешь?

– Поеду и убью! А что? Этот мужик из Казани смог!

– Перестань!

– Ладно, не волнуйся! Это я так… Мечтаю! Un desint vires, tame nest laudanda voluntas!

– Утомил ты меня сегодня, полиглот. Переведи!

– Пусть не хватит сил, но само желание похвально!

– Лечить я тебя буду, Федька! По-настоящему.

– Бесполезно, брат! От счастья вылечить невозможно…

26

Спускаясь в измызганном лифте, Свирельников с горечью думал о Федьке. Совсем плохо, если брат уже допивается до таких мстительных фантазий. Конечно, ни в какую Германию он не поедет и никакого Вальтера, чтобы вернуть сбежавшую жену, не убьет. Но ведь самые чудовищные душегубства начинаются с таких вот кровавых мечтаний. А тут как раз две недели по телевизору дундели про немецкого диспетчера, зарезанного нашим мужиком из Казани, у которого три года назад по вине тупого воздушного стрелочника разбилась вся семья – жена и дети. Этот народный мститель – упертый, видно, мужик: выждал, не остыл, поехал и прирезал…

И тут потливой молнией Михаила Дмитриевича поразила мгновенная догадка. Он вспомнил влажный сумрак леса, наполненный веяниями будущей ночи. Вспомнил корень, неудачно вдавившийся ему прямо под лопатку и оставивший там синяк, о происхождении которого Тоня, когда терла мужу в ванной спину, конечно, не догадалась. И вспомнил Эльвиру, так и не узнавшую, что именно благодаря неудобному корню ей досталось в тот вечер дольше, чем обычно, стонать, метаться и биться над Свирельниковым, точно порванная бурей парусина над челном, ныряющим в волнах любострастия. Но вот наконец Михаил Дмитриевич радостно заухал, и она, вспыхнув от него, заключительно простонала, а затем сразу хрипло рассмеялась. (Эта странная женщина всегда почему-то в завершение смеялась.) Потом она глубоко вздохнула, погладила его по лицу и сказала:

– А ведь он нас убьет, если узнает!

– И закопает в лесу!

– Ты зря смеешься…

Словно в подтверждение сказанного Эльвира мягким и горячим внутренним усилием несколько раз сжала ослабшего, но еще не выпущенного на волю любовника.

Из лесных воспоминаний в реальность его вернул звонок Алипанова.

– Аллёу! В общем, я поговорил с Фетюгиным. Его, конечно, до сих пор трясет от жадности, и он тебя ненавидит, но это не он.

– Почему – меня? Ты же его трамбовал.

– Я орудие. За что меня-то ненавидеть? А вот ты…

– В следующий раз будет вовремя долги отдавать! – разозлился Михаил Дмитриевич.

– Ладно психовать!

– Слушай, я тут кое-что вспомнил. Ты можешь навести справки о Владимире Леонидовиче Белом? Майор.

– Майор не место работы. Где служит?

– В КГБ. Сейчас, значит, в ФСБ.

– Ого! Чем же ты его-то обидел?

– Да так… Ты выясни!

– Дорогой мой человек, если ты хочешь, чтобы я тебе помог, не надо от меня ничего скрывать. Информацию добывают с помощью информации. И денег. Ты понял?

– Понял. Ну, с женой его у меня кое-что было…

– Давно было?

– Давно. Но он злопамятный.

– Да, это интересная версия! За кое-что с женой гэбэшника можно отправиться кое-куда. Постараюсь завтра выяснить.

– Сегодня!

– Горит?

– Горит.