Как боги. Семь пьес о любви

Евгения Петровна. Нет, не эти. Другие…

Федя. Какие?

Светлана. Про девочку из соседнего двора.

Федя. А-а! Помните! Знаете, я ведь благодаря Ванечке поэтом стал!

Анна. А бомжом ты благодаря кому стал?

Федя. Дура ты, Анька! Ничего не понимаешь. У тебя, наверное, теперь и в голове силикон.

Анна. Какой еще силикон? Ты что говоришь, помоешник!

Черметов. Помолчи, королева! Рассказывай, Федя!

Федя. В девятом классе, помните? Я уже много стихов написал, целую тетрадь, а показывать боялся. Это же, как перед всеми догола раздеться…

Светлана вздрагивает и смотрит на Чермета.

Анна. Подумаешь! Если тело красивое…

Светлана. А если некрасивое?

Черметов. Девочки, о телах потом. Попозже… (Смотрит на Светлану, та опускает голову.) Не перебивайте поэта!

Федя. …Ванечка однажды заметил, как я на уроке стихи в тетрадку записываю, и попросил почитать. Через два дня вернул. Молча. Я сразу понял: не понравились. Потом в школе концерт был к Восьмому марта… Свет, а сейчас в школах есть концерты, какая-нибудь самодеятельность, как у нас?

Светлана(очнувшись от своих мыслей). Что? А-а… Есть, но мало…

Евгения Петровна. Почему?

Светлана. Потому что мы теперь воспитываем свободных граждан. Заставлять нельзя — можно нечаянно раба вырастить. А если не заставлять — какая же самодеятельность?

Борис. Правильно, раба из человека надо с самого детства выдавливать! Нельзя железной метлой загонять в счастье…

Федя. Липа, у меня такое впечатление, что ты эти двадцать лет в холодильнике с включенным телевизором пролежал!

Светлана. Боренька, я не знаю, как у вас в Австралии, а у нас России, если не заставишь, ничего не будет. Это плохое само к человеку прилипает, а хорошее нужно к нему пришивать суровыми нитками…

Черметов. Суровыми?

Светлана. Суровыми! А раба у нас из себя если и выдавливают, то почему-то вместе с совестью.

Некоторое время они молча смотрят друг другу в глаза.

Евгения Петровна. Феденька, а что дальше-то было?

Федя. Дальше? Ну, Ванечка вышел и стал читать стихи. Мои. Я сижу в зале и понимаю: сейчас умру, потому что стихи отвратительные! И вдруг все захлопали. А Ванечка заставил меня выйти на сцену. Ну и…

Анна. И все узнали, что у нас в школе есть свой гений!

Федя. А через неделю эти стихи напечатали в областной газете…

Борис. Это я отца попросил. Мне тоже можешь сказать «спасибо»!

Федя. Спасибо, Липа!

Борис. Пожалуйста, Строчок!

Евгения Петровна. Феденька, почитай нам эти стихи!

Федя. Эти? Даже не знаю… Совсем юношеские…

Черметов. Давай-давай! У нас сегодня вечер воспоминаний.

Федя. Ну, хорошо… Сейчас… (Закрывает глаза, встает в свою позу.)

Дразнилки. Драки. Синяки. Крапива.
Соседний двор. Мальчишечья война.
А в том дворе — немыслимо красива —
Была в ту пору девочка одна.
Я жил, учебник не приоткрывая,
Я потерял надежду и покой.
Граница меж дворами — мостовая.
Я вдоль бродил, но дальше ни ногой.
Пришла метель на смену летней пыли
Велись слезопролитные бои…
А во дворе у нас девчонки были.
Конечно, не такие, но свои.
В руках — синица, и мало-помалу
Любовь пропала. Где-то к февралю.
И девочка-красавица пропала.
Квартиру, видно, дали журавлю.
Смешно сказать, через дорогу жили.
Я был труслив, она была горда…

(Забывает текст, трет лоб.)

Я был труслив… труслив…

Борис. Это мы уже слышали.

Светлана. Не мешай!

Федя. Черт… Забыл… свои стихи. Такого со мной еще не было!

Светлана. Напомнить?

Федя. Нет! Я сам. Просто надо еще выпить…

Евгения Петровна. Не надо, Феденька!

Федя. Эх, да что вы понимаете!

Убегает в «запроходную» комнату — выпить.

Евгения Петровна. Лечить надо Федю. Гибнет!

Черметов. Бесполезно. Я его два раза в больницу клал. Убегал. А насильно лечить теперь нельзя. Свобода, понимаешь ли!

Евгения Петровна. В Серпухов его надо везти.

Борис. А что там в Серпухове?

Отец Михаил. Там чудотворная икона «Неупиваемая чаша».

Борис. И что?