Бобков: Он же сам уехал, его же не выселили.
Желнов: Вынужденно, все-таки.
Бобков: Да ну, что ты! Он сам уехал, он просто создавал такую ситуацию вокруг себя. Он уехал сам, чего его выселять? Кто его выселил? Нужно вам сказать вообще, кто кого выселял. Единственного человека, которого выселили из страны, это был Солженицын. Его – да, выселили. Но это был единственный.
Желнов: За что?
Бобков: За что? Потому что он начал писать против советской власти.
Желнов: То есть за книги, получается, его выслали?
Бобков: Да, его выслали, чтобы он писал там…
Желнов: Вот за литературу высылали. Вы считаете, это нормально то, что человек писал книги, и его высылали из страны? Сейчас, может быть, как это видится?
Бобков: Видите ли, дело не в этом, что он там писал. Если он писал литературу, писал книги, но он писал книги в противовес советской власти, то есть той власти, которая существовала в стране. Зачем ему здесь жить?
Желнов: Если он писал неправду, это можно было изъяснить и доказать.
Бобков: Кому объяснить? Ему?
Желнов: Тем, кто мог эти книги читать.
Бобков: Это рассказывали, объясняли.
Желнов: А он не имел на это права как писатель? С художественной точки зрения.
Бобков: Кто?
Желнов: Солженицын.
Бобков: Вообще, что вы можете мне сказать, что у него есть хорошего? То, что он писал… макулатура эта. Вы можете его прочесть?
Желнов: Да.
Бобков: И как?
Желнов: Мне нравится язык.
Бобков: Нравится?!..
Желнов: Мог писатель оппонировать советской власти и при этом быть не запрещенным и не преследуемым?
Бобков: А что, таких не было разве?
Желнов: А кто, например, на вашей памяти?
Бобков: Были люди, писали. Сейчас уже все выветрилось из головы.
Желнов: Вы не задумывались, что первая жена Солженицына, Наталья Решетовская, опорочила мужа своего, назвав его чуть ли не агентом, человеком, который предал. Ее книга вышла после кампании против Солженицына. Как так могло получиться с советским человеком, что он мог опорочить своего мужа публично?
Бобков: Видите ли, это ее вопрос. А насчет «опорочить» – я слово это не употреблял. Если она решила написать такую книгу и таким образом, то почему опорочить? Она писала то, что она считала нужным для себя. Это ее вопрос. Я не могу просто так сказать, почему и как, но я считал, что это ее был взгляд на ту обстановку, о которой она писала.
Желнов: А как получалось, что одни уезжали за границу, и даже способствовали их отъезду, как в случае с Бродским вы сказали «я был не против», а другие оказывались в тюрьмах и лагерях, в том числе по писательской линии, по художественной линии. Где этот раздел – кто больше преступник?
Бобков: Например, кого вы хотите назвать?
Желнов: Я, например, хочу упомянуть того же Шаламова. Я хочу упомянуть Марченко, известного правозащитника.
Бобков: Насчет Шаламова сейчас не могу вам сказать. А Марченко был человек враждебный советской власти.
Желнов: Марченко?
Бобков: Да. Он же с американцами сотрудничал.
Желнов: То есть Марченко нельзя было выпустить за границу?
Бобков: Самое было интересное не то, что нельзя, а то, что он не хотел.
Желнов: Марченко не хотел?
Бобков: Не хотел.
Желнов: А ему предлагали уехать?
Бобков: Несколько раз мы говорили ему: «Убирайся к чертовой матери». А он уперся. В свою очередь, сыграла большую роль в этом жена Даниэля. Она очень активно поддерживала то, чтобы он не уехал. Она с ним крутилась в свое время.
Желнов: А как вы отнеслись к тому, когда были вскрыты частично архивы пятого управления, что Синявский был дискредитирован со стороны КГБ как агент, хотя таковым не являлся? Ему приписывали статус агента. Как вы отнеслись к этим опубликованным архивам? Они появились после перестройки.
Бобков: Я уже этим не интересовался. Я не могу сейчас ничего сказать. Потому что я не знаю, о чем вы говорите. Я уже этим не интересовался. Он уехал. Спокойно уехал. Жена его спокойно уехала.
Желнов: Бывали ли случаи, когда вы лично для себя как Филипп Бобков, человек, который в системе, но который при этом сам по себе тоже может как-то мыслить, что вы понимали, что с тем или иным писателем или деятелем культуры переборщили, что не нужно было так резко, что нужно было разобраться, присмотреться? Были ли какие-то действия, которые вам сейчас кажутся радикальными?
Бобков: Может быть, и были, конечно. Трудно мне сейчас к этому возвращаться, понимаешь? Потому что возвращаться – надо хорошо помнить это. Были, конечно, случаи, что делали, может быть, то, чего не надо было делать.
Желнов: Это что, например?
Бобков: Не знаю примеров… Просто говорю, что так могло быть. Все это в прошлом.
Желнов: Случалась ли ситуация, когда вы выходили за рамки конвейера и лично начинали вступаться за человека, переживать за его судьбу, следить за его судьбой?
Бобков: Были такие случаи. Бывали. Всяко было.
