Как бы нам расстаться

Мама хватает мою руку и держит ее под водой, пока кровотечение не останавливается. Осматривает порез.

— Надо отвезти тебя в больницу и наложить шов.

— Нет, — отвечаю я. — Не надо. Пройдет.

Я хочу быть одна.

Я заслужила, чтобы наша с Джоной «семейная метка» была уничтожена.

— Ничего страшного, — опять говорю я. — Я заклею пластырем, и все пройдет.

Наглая ложь.

— У тебя будет шрам, — говорит мама.

Я пожимаю плечами.

Она смотрит вниз, на картошку.

— Ты испортила… — она не договаривает: «Ты испортила картошку, залив ее всю своей кровью». — Пойду принесу пластырь, — говорит вместо этого она.

К тому времени, когда она возвращается, палец у меня начинает сильно болеть. Я вырезаю в пластыре уголки, чтобы обеспечить доступ воздуха, и накладываю его, стягивая концы пореза.

— Так не будет держаться, — говорит она.

— Может, будет, а может — нет.

— Прости меня.

— Да все в порядке.

— Нет, — говорит она. — Прости, что послала тебя сюда одну. Нам и в самом деле не нужно столько картошки, а сама я сейчас почти никогда не срезаю кожуру. Только тогда, когда готовлю пюре. Папе не нравится, когда в пюре попадается кожица, а мне кажется, что она делает пюре душистее. Не так уж это плохо.

Мы пристально смотрим друг на друга.

— Пошел он к черту, этот ужин, — говорит мама. — Давай-ка выпьем кофе с печеньем.

— Какого черта ты все это… — сказал отец, сильно хлопая входной дверью.

Я оторвалась от своего домашнего задания и подняла на него глаза. Я сидела за кухонным столом, разгадывая очередную математическую загадку, казавшуюся мне просто пыткой — кажется, это были дроби, — а солнце уже почти зашло.

— У них кончилось печенье, — ответила мама. Она положила кошелек на другой конец стола.

— …Валялась на полу, как двухлетний ребенок, била по нему кулаками и вопила, и все из-за печенья! — продолжил отец.

— Брэд…

— Они позвонили мне на работу. Позвонили на работу, чтобы я пришел и забрал тебя. Теперь все знают.

— У меня будет ребенок, Брэд.

— Черт бы тебя побрал, Мэгги, сейчас не время шутки шутить… — Он осекся. — Ты серьезно?

Она кивнула головой, водя пальцем по рисунку кошелька из голубого винила.

— …Твою мать! — сказал отец.

Мама нахмурилась:

— Не говори так.

— Буду говорить так, как захочу.

Я уткнулась в учебник математики, жалея, что цифры из него не могут схватить меня и забрать к себе.

Мама подошла к раковине и стала наливать воду в чайник.

— Что ты собираешься делать? — спросил отец.

— Вскипятить воду, чтобы попить горячего.

— Я имею в виду ребенка.

Вода перелилась через край чайника и потекла в отверстие раковины.

— Как хочешь, — сказал он. Опять хлопнула дверь черного хода. В этот раз за ушедшим отцом.

Я пыталась решить задачку о розничных ценах на пару туфель, делая вид, что не произошло ничего необычного. Мама села на другом конце стола и съела весь пакет печенья «Ореос», тщательно обмакивая каждое в чашку с быстрорастворимым кофе без кофеина.

Позже в тот вечер я услышала, как ее рвет в ванной комнате внизу.

А отец в ту ночь так и не вернулся.

Мама и я пристально смотрим друг на друга.

— Пошел он к черту, этот ужин, — говорит она. — Давай-ка лучше выпьем кофе с печеньем.

Сидя рядом с ней за столом, я раздумываю, не надо ли мне извиниться перед тем безымянным человеком, который выдумал фразу о совместной еде. Только мама ничего такого не говорит. Но ведь в той фразе говорилось о близости, а не о беседах.

Мама макает и ест.

Пальцами я обнимаю горячую кружку, стоящую передо мной, и стараюсь не вдыхать тошнотворный запах пеканов.

— А почему именно пекановое печенье? — спрашиваю я, когда кофе в моей кружке становится еле теплым.

— У бабушки была аллергия на орехи.

Я жду дальнейших объяснений, но их нет.

— А что случилось с теми разноцветными флакончиками, которые были у бабушки? — Даже не знаю, почему я об этом спрашиваю. Может быть, потому, что серый вечерний свет, пробившись сквозь запыленное окно кухни, стал еще серее.

— Отца весь день не было, — говорит мама. — И он даже не позвонил, чтобы узнать, как Джина добралась домой.

— Может быть, он думал, что ты ему позвонишь, — отвечаю я, забыв, что сегодня воскресенье. Забыв, что мобильный телефон остался у отца в кейсе в гостиной. Забыв о Долорес.

Она хмурится и смотрит на меня. Окунает в кофе еще одно печенье.

— По-моему, они на чердаке.

Итак, флакончики и маленький домик на самом деле существовали. И я могу хранить разноцветные воспоминания о том, как я играла на расцвеченном радугой паркете, в коробке из-под сигар. С чем же я играла? Я копаюсь в сокровищнице своей памяти, когда мама встает, чтобы сделать еще одну чашку кофе, и отвлекает меня.

— И те флакончики были не бабушкины, — говорит она. — Они были мои.

Я открываю рот, но она прерывает меня:

— Ой, посмотри. Папа приехал.

— Как Джина? — спрашивает отец, открывая дверь.

Мама доливает воды в чайник и ставит его на плиту. Затем накладывает в чашку растворимый кофе.

Молчание затягивается.

— С ней все хорошо, — говорю я в этот вакуум. — Она наверху. Спит.

Он кивает головой и поворачивается к маме.

— Почему ты мне не позвонила?

— И куда же это я должна была звонить? — спрашивает она.

Молчание.