Как был покорен Запад

Он поднял одной рукой поводья, чтобы повернуть лошадь, — и вдруг выпустил их и настороженно замер. Должно быть, из-за того, что разглядел у отца в лице. Нам этого видно не было, матери и мне, потому что отец стоял к нам спиной. Но мы видели, как стиснулись пальцы на винтовке, которую он держал сбоку от себя.

— Не надо, Джо!

Шейн оказался рядом с отцом. Проскользнул мимо, двигаясь плавно и ровно, вниз по ступенькам и чуть в сторону и остановился возле Уилсона, по правую руку от него, не дальше чем в шести футах. Уилсон был озадачен, у него дернулась правая рука — и замерла, когда Шейн остановился и он увидел, что Шейн не вооружен.

Шейн посмотрел на него снизу вверх, и презрительный голос Шейна прозвучал, как удар бича.

— Ты разговариваешь как мужчина, потому что нацепил на себя эти блестящие железки. Сними их — и тут же съежишься, как нашкодивший мальчишка.

Дерзость этих слов на мгновение ошеломила Уилсона, и тут прозвучал голос отца:

— Шейн! Прекрати!

Мрачное выражение исчезло с Лица Уилсона. Он криво усмехнулся Шейну.

— Это уж точно, и впрямь надо, чтоб за тобой кто-то присматривал.

Крутнул своего коня и бросил его в галоп, чтобы присоединиться к Флетчеру и остальным, ожидающим на дороге.

Только тут я заметил, что мать стискивает мое плечо, да так, что просто больно. Теперь она опустилась на стул и прижала меня к себе. Нам было слышно, как отец с Шейном разговаривают на веранде.

— Он бы продырявил тебя, Джо, раньше, чем ты успел поднять винтовку и дослать патрон.

— Ну а ты, ты, дурак сумасшедший! — Отец пытался скрыть свои чувства за показным гневом. — Ты-то отвлек его на себя, так что я как раз успел бы до него добраться.

Мать вскочила на ноги. Она оттолкнула меня в сторону. Она окинула их пылающим взглядом, остановившись в дверях.

— И оба вы поступали как идиоты только потому, что он сказал какую-то гадость обо мне. Так вот, чтоб вы оба знали, — когда нужно, я умею сносить оскорбления ничуть не хуже, чем любой из вас!

Я выглянул у матери из-за спины и увидел, как они оба изумленно уставились на нее.

— Но, Мэриан, — мягко возразил отец, подходя к ней. — Какая же еще причина может быть серьезнее для мужчины?

— Да, — так же мягко сказал Шейн. — Какая еще причина?..

Он смотрел не просто на мать. Он смотрел на них обоих.

13

Не знаю, сколько еще они бы стояли там на веранде, охваченные теплыми чувствами. Но я разрушил это настроение, задав вопрос, который сперва показался мне совсем простым, и только когда я договорил, до меня дошло все его значение:

— Отец, и что ты собираешься сказать Флетчеру вечером?

Ответа не было. Да он и не нужен был. Полагаю, именно в этот момент я начал взрослеть. Я знал, что он скажет Флетчеру. Я знал, что он должен сказать. И еще я знал, что именно потому, что это мой отец, он пойдет к Графтону и скажет. И я понял, почему они больше не могут смотреть друг на друга и почему ветерок, веющий с нагретых солнцем полей, вдруг стал таким холодным и безрадостным.

Они не смотрели друг на друга. Они не сказали друг другу ни слова. Но как-то я догадался, что даже в этом молчании они были друг Другу ближе, чем когда-либо раньше. Они знали себя и друг друга, и каждый из них знал, что другой понимает ситуацию всю целиком, до конца. Они знали, что Флетчер сдал себе выигрышную карту и вовлек отца в единственную игру, от которой ему не отвертеться, потому что он не мог позволить себе уйти от такой игры. Они знали, что слова не имеют значения, когда и так все понятно. Молчание связало их крепче, чем любые слова. f

Отец сел на верхнюю ступеньку крыльца. Он вытащил трубку, чиркнул спичкой, затянулся, и глаза его застыли на горизонте, на горах далеко за рекой. Шейн взял стул, на котором я сидел, когда играл с матерью. Поставил к стене дома, опустился на сиденье знакомым машинальным движением и тоже уставился в даль. Мать вернулась на кухню и принялась убирать со стола, кажется, не особенно сознавая, что делает. Я помогал ей мыть посуду, хотя обычное удовольствие от того, что я разделяю с ней работу, исчезло, и в кухне не раздавалось ни звука, только капала вода да брякала тарелка о тарелку.

Когда мы все закончили, она вышла к отцу. Села рядом с ним на ступеньке, опершись ладонью на доску между ними, а он накрыл ее руку своей, и мгновения исчезали, расплываясь в медлительной, все укорачивающейся процессии времени.

Мне стало жутко, одиноко. Я слонялся по дому, не находя себе занятия, выходил на веранду, пробирался мимо них троих и брел к сараю. Искал там чего-нибудь, нашел старую рукоятку от лопаты и начал выстругивать из нее своим новым ножом игрушечную саблю. Я думал об этом уже несколько дней. Но теперь эта сабля сделалась какой-то неинтересной. Я построгал еще немного, а потом бросил эту палку прямо в кучку стружек на полу сарая. Все, что происходило до этого дня, казалось очень далеким, как будто из другого существования. Единственное, что имело значение, это длина теней, которые ползли по двору все дальше по мере того, как солнце опускалось все ниже на послеполуденном небе.