Как был спасен Ванг–Фо

В шестнадцать лет я увидел, как распахнулись ворота, отделявшие меня от мира; я поднялся на террасу дворца, чтобы полюбоваться облаками, но они были куда менее красивы, чем облака твоих закатов. Я приказал подать носилки и, трясясь на дорогах, представлявших собой, как оказалось, лишь грязь и камни, я объездил все провинции империи, не обнаружив твоих садов, где обитают девушки, подобные светлячкам, — твои девушки, самое тело которых сравнимо с садом. Усеявшие берега острые камни отвратили меня от океана; кровь истязаемых на пытках оказалась не так ала, как гранат на твоих полотнах; в деревнях мошкара не давала мне полюбоваться красою рисовых полей; плоть живых женщин стала мне отвратительна, как мертвое мясо, подвешенное на крючках у лавочников; меня тошнило от зычного хохота моих солдат. Ты лгал мне, Ванг–Фо, старый мошенник: мир — это скопление случайных пятен, которыми забрызгал пустоту обезумевший художник и которые мы всю жизнь смываем своими слезами. Царство Хань — отнюдь не самая прекрасная страна, а я — не настоящий император. Единственная империя, над которой имеет смысл царствовать, это та, в которую тебя, старый Ванг, приводит дорога Тысячи Поворотов и Десяти Тысяч Цветов. Ты один безмятежно царствуешь над вершинами, покрытыми таким снегом, который вовек не растает, и над полянами нарциссов, которые никогда не увянут. Вот поэтому, Ванг–Фо, я раздумывал, какую казнь уготовить тебе — тебе, чье чародейство внушило мне отвращение к тому, чем я владею, и жажду того, чего у меня не будет. И, чтобы заключить тебя в ту единственную темницу, откуда ты не найдешь выхода, тебе выжгут глаза.

Потому что твои глаза, Ванг–Фо, это волшебные двери, через которые ты проникаешь в свое царство. И, поскольку твои руки — это две дороги с десятью ответвлениями, уводящими в сердце твоей империи, тебе их отсекут. Все ли ты понял, старый Ванг–Фо?

Услышав приговор, ученик Линг выхватил из–за пояса свой зазубренный нож и бросился на императора. Два стражника схватили его. Сын Небес улыбнулся и добавил со вздохом:

— И еще я ненавижу тебя, старый Ванг–Фо, за то, что ты умел внушать к себе любовь. Убейте эту собаку.

Линг отпрыгнул вперед, для того чтобы его кровь не забрызгала учителю платье. Один из солдат поднял саблю, и голова Линга отделилась от шеи, подобно срезанному цветку. Слуги вынесли тело, и Ванг–Фо в своем отчаяньи залюбовался прекрасным алым пятном, оставленным его учеником на зеленоватых плитах пола.

Император сделал знак, и два евнуха осушили Ванг–Фо глаза.

— Теперь слушай, старый Ванг–Фо, — сказал император, — и утри свои слезы, потому что сейчас не время плакать. Глаза у тебя должны быть ясными, чтобы та малость света, которую им осталось видеть, не замутилась слезами. Ведь не только из мести желаю я твоей смерти и не только из жестокости хочу увидеть твои муки. Есть у меня среди твоих работ один чудесный пейзаж, на котором горы отражаются в речном устье и в море, бесконечно, разумеется, уменьшенные, но зрительно более достоверные, чем в натуре, — будто отраженные на поверхности стеклянного шара. Но эта работа не завершена, Ванг–Фо, и шедевр остается пока лишь наброском. Когда ты рисовал, устроившись в безлюдной долине, твое внимание, должно быть, отвлекла пролетавшая птица или бегущий за ней ребенок. Клюв этой птицы или румянец ребенка заставили тебя забыть о лазурных веках водной шири. Ты не дорисовал ни кайму ризы моря, ни космы водорослей на скалах. Ванг–Фо, я хочу, чтобы ты посвятил оставшиеся тебе часы дневного света завершению этой работы, чтобы она воплотила в себе те последние тайны, которые ты накопил за долгую жизнь. Не сомневаюсь, что твои руки, которые так скоро упадут на пол, не задрожат над куском шелка, и бесконечность отразится в твоей работе штрихами отчаянья. Не сомневаюсь и в том, что твои глаза, которые ты вот–вот утратишь, прозреют некие связи на пределе человеческих чувств. Таков мой замысел, старый Ванг–Фо, и у меня есть власть, чтобы заставить тебя его осуществить. Если же ты откажешься, то, прежде чем ослепить тебя, я прикажу сжечь все твои произведения, чтобы ты уподобился отцу, у которого убили всех сыновей, лишив его тем самым надежды на продление рода. Но, если желаешь, подумай о том, что мой приказ исходит скорее от доброты: мне ведь известно, что полотно шелка — это единственная любовница, которую ты когда–либо ласкал. И предоставить тебе кисти, краски и тушь, чтобы занять последние часы жизни, это все равно что привести уличную девку осужденному перед казнью.