Как читать художественную литературу как профессор. Проницательное руководство по чтению между строк

И здесь мы возвращаемся к вопросу, который уже затрагивали в предыдущих главах. Художественная проза, поэзия, драматургия – все эти сферы не терпят буквализма. Допустим, я скажу: этот герой подобен Христу, потому что совершает X и Y. А вы возразите: но ведь Христос совершил еще А и Z, а Х делал совершенно иначе, и, вообще, этот ваш герой слушает AC/DC. Ну да, тяжелый рок не похож на церковные хоралы. Так ведь герой и не тянет на спасителя целого мира. Ни один литературный эквивалент Христа не может быть столь же чистым и божественным, как Он сам. Помните: литературное творчество есть работа воображения. И чтение тоже. Нужно подготовить воображение к восприятию сюжета, чтобы увидеть возможные истолкования, иначе останутся одни лишь действия да события. Любые символы, смыслы, темы, мотивы, образы, которые мы черпаем в текстах – практически все, кроме персонажей и их перемещений, – прочитываются только благодаря тому, что наше воображение работает вместе с авторским. Только подумайте: автор, может быть, тысячу лет как умер, а мы до сих пор ведем с ним диалог, обмениваемся смыслами. Впрочем, отсюда вовсе не следует, что в тексте можно увидеть все, что нам заблагорассудится. Тогда получился бы не диалог, а произвол нашего воображения; не чтение, а переписывание текста. Но к этой проблеме мы еще вернемся.

И все же, если кто-то из студентов спрашивает, можно ли считать такого-то персонажа списанным с Христа, и приводит в качестве довода три-четыре параллели, я обычно отвечаю что-нибудь вроде «да, вполне». Образы Христа, говорю я студентам, есть везде, где вы их видите. Если этому находятся и формальные подтверждения, считайте, что вы не ошиблись в своих выводах.

Вот хотя бы Джун Кэшпо из романа Луизы Эрдрич «Любовное зелье» (Love Medicine), не столько героиня, сколько средство движения сюжета: она умирает, ее сын наследует деньги, покупает на них машину, дальше машина эта попадает в руки ее незаконного (и непризнанного) сына. Ну, сами понимаете: мать, машина… Но Джун олицетворяет гораздо большее. Она едва мелькает в романе, но на его страницах появляется первой из всех героев. Я первым же признаю, что она мало чем походит на Христа. Перед нами алкоголичка, прямо говоря, проститутка, эгоцентричная донельзя, а следовательно, никудышная мать, хотя это последнее не имеет никакого значения, когда мы сравниваем ее с Иисусом. Собственно, и гибнет-то она после обслуживания очередного клиента, какого-то инженера из нефтедобывающей компании, когда в жуткую метель бредет от его грузовика в свою резервацию (невозможно большое расстояние в любом случае).

Кажется, дело ясное, что дело темное. Но не спешите! Все это происходит в день Пасхи, и связи с Джун возникают самые разнообразные. При встрече в баре мужчина очищает ей сначала одно крашеное яйцо, потом другое. Про первое он говорит, что по цвету оно подходит к воротнику ее платья, а та отвечает, что по форме эта деталь напоминает яичную скорлупу. Она ощущает себя столь же хрупкой, как будто внутренний мир ее остался чистым, незапачканным грязью мира внешнего. Вывалившись из его грузовика, она подбирает свои вещички и собирается идти домой. Даже метель не останавливает ее, и в этом она похожа на Христа, шествовавшего когда-то по водам.

Но, как любят говорить в рекламе, это еще не все. Джун как будто воскресает в той самой синей машине, которую покупает ее сын Кинг на деньги, унаследованные от нее. Потом машина попадает к незаконорожденному сыну, Липше Морисси; тот выигрывает ее в карты, а придумывает этот хитрый ход отец Липши, Джерри Нанапуш. То, что Джун связана с машиной, повторяется в романе не один раз, а особенно настойчиво тогда, когда Кинг в приступе ярости кидается на кузов. Гораздо позже, в романе 1993 года «Бинго-палас», призрак Джун появляется в виде призрака «ее» машины, увозящей в уже другую метель Джерри, на призрака вовсе не похожего. Очень интересно, особенно если вспомнить, что тип машины, Firebird, напоминает о Фениксе, птице, которая возрождается из пепла после самосожжения.

У Джун есть и ученики, если можно так выразиться в данном случае. Родственники, встретившись через несколько месяцев после ее гибели, перемывают ей кости, но делают это с каким-то мистическим трепетом. Понятное дело, они ее презирают, но не говорить о ней не могут. А Липша, простодушный, жаждущий признания, возводит ее вместе с Джерри чуть ли не в святые. Упорно отказываясь видеть в ней дурное, он доходит до утверждения, что она и бросила его в свое время на бабушку Кэшпо исключительно из жалости, мол, потому только, что из законного сына ничего путного не вышло. Джун становится не просто трагической фигурой, погубившей и себя, и, с точки зрения родни Кэшпо, мужа (хотя Горди Кэшпо вполне способен к саморазрушению без всякой посторонней помощи), но вырастает до уровня мифа, а история ее жизни организует и направляет жизни тех, кто остается после нее. Самое же главное в том, что она спасает Липшу и дает ему чувство обретения семьи.