Как далеко до завтрашнего дня

Поезд стоял, видимо, уже долго. На перроне ни души, в вагоне тишина. Я растолкал майора и сказал первое, что мне пришло на ум."Вставай майор, водка стынет. Уже Великие Луки". Майор поднялся, посмотрел на меня, явно не узнавая, а потом: «Какие Великие Луки, мне нужно в Виндаву». Он схватил свой вещмешок и выкатился на пустой перрон. Меня всю жизнь мучает неразрешимый вопрос – а доехал ли мой майор до Виндавы – по латышски Венспилс?

В Москву наш эшелон пришел только на следующий день ранним, ранним утром. И пришел он не на Рижский вокзал, как должен был бы придти нормальный поезд из Риги, а его подали почему-то на Киевский вокзал, да еще на боковой путь. Но для меня это какого либо значения не имело: я вышел в Москву!

Вокзал был сер. Тяжелой глыбой храма,
В уже беззвездной тишине утра
Молчал без встреч, без суеты и гама
В провале темном мрачного двора.

Последних верст, последние минуты
И в запотелой проседи стекла
Уже мелькают полные уюта
Мест подмосковных спящие дома.

Вот где то здесь, на Наре
иль на Сходне,
Судьба решалась. Кажется вчера
С надеждой ждали мы такое вот сегодня,
Когда в лазурной тишине утра
Пойдем назад дорогою знакомой
Для новых встреч, для новой суеты....

Я помню это утро возвращения – всё до деталей. Было холодно, несмотря на июль месяц. Солнце только только вставало, внизу на площади еще было темновато. Но окна верхних этажей уже горели в лучах встающего Солнца. Я был дома, по-настоящему дома. Я повторял эти слова и не верил им.

Метро было еще закрыто и трамваи не ходили.

У меня был тяжелейший рюкзак и два чемодана – за год мирной жизни барахла поприбавилось, завелись даже книги. Я вышел на площадь и присел на чемодан, ожидая, когда откроется метро. Такси было тогда для меня столь же недоступным, как и теперь. Впрочем, тогда это обстоятельство пережить было легче – такси вообще не было.

Ко мне подошёл человек в гимнастерке со споротыми погонами, «Что капитан, отслужился?» «Нет еще». «А я всё, – жду метро, спешу на работу» сказал он с некоторой гордостью. Случайный спутник помог мне сесть в метро и даже проводил до электрички – я ехал на Сходню, где по-прежнему жила моя мачеха и мой младший брат, который вернулся с войны инвалидом.

Возвращение в Москву

До назначенного мне приема в управлении кадров Военно-Воздушных сил, оставалось еще несколько дней и я бездумно погрузился в Москву – я совсем обалдел от этого города, от того ощущения, что это снова мой город. Я его узнавал как-бы заново. Я писал стихи, понимая, что это вероятно последние стихи в моей жизни, которая потечёт по совершенно иному руслу. Жизнь потребует отдачи всех моих душевных сил и всего времени и стихи просто перестанут быть мне нужными – будет не до них, у меня начнется настоящее дело.

А пока я ходил по знакомым, где меня угощали пустым чаем, как правило морковным – трудно жила Москва! Не каждый день возвращался на Сходню, ночевал у кого нибудь из друзей и ходил, ходил, ходил. Меня больше всего тянули старые арбатские переулки – Афанасьевский, Сивцев Вражек, те места, где я родился, куда мы приехали в 21 году из Тверской губернии. Потом шёл по Воздвиженке к Кремлю, заходил в Университет на свой старый мехмат. Но были каникулы и из знакомых я никого не находил. Работала только приемная комиссия – какие-то новые и незнакомые мне лица.

Целые дни я проводил в городе и не мог от него оторваться:

Москва, Москва – она все та-же
Метро, трамваи и дела.
И человек в ажиотаже,
Спешит до вечера с утра.

Покой арбатских переулков
Их милый и уютный сон
И площадей широких гулких
И улиц бешенных кордон
Вокруг старинного Кремля,
Родная милая земля.

И в глубине московских улиц,
Затянутый в водоворот,
Лишь вечером с трудом сутулясь
Я приходил в квартирый ДОТ.

Но и чрез спущенные шторы
Я слышал городской прибой
Волненье улиц-корридоров
Вседа наполненных толпой...

Я еще что-то написал под настроение, но в памяти остались только последние строчки:

И там – высоко над крышами
Где звезды уже видны.
Я слышу давно не слышанный
Голос ночной Москвы.