Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

На мое письмо водрузили гриф «совершенно секретно», и Победоносцев доложил о нем министру. Тому понравилось: «сами с усами». И он написал письмо главкому: такой вот есть в ВВС капитан Моисеев, который… и т. д. и т. п. Одним словом, демобилизуйте Моисеева и отдайте его нам. А с его работой справится любой инженер полка. Но, по-видимому, он уж очень хорошо меня расписал, потому что Вершинину стало жалко кому-то отдавать этого самого Моисеева, как нечто ему, главкому, принадлежащее. И на этом министерском письме он и начертал – не отпустить, а использовать!

Все это мне рассказал милейший Юрий Александрович, причем дважды. В первый раз после моей кандидатской защиты, а во второй – когда после моей демобилизации пригласил работать на своей кафедре в МВТУ.

А пока, не ведая, как и зачем, я оказался в штабе ВВС, в отделе, где работа оказалась действительно «не бей лежачего». Главной моей обязанностью как младшего по званию было доставать билеты на футбол. Кроме того, приходилось иногда просматривать трофейные материалы по ракетной технике и писать какие-то справки, которые, как я вскоре понял, никто не читал. Одно было трудным – режим работы. Он был очень странным. Приходили мы на службу под вечер. Зато сидели на работе, если не было футбола, едва ли не до утра, до тех пор, пока был в своем кабинете сам главком. А Вершинин ждал, пока уйдет спать сам Сталин. Вот так и ждали друг друга: а вдруг спросят!

Я загрустил: Москва себя не оправдывала, хоть обратно в часть собирайся. В дивизии, а особенно в полку, я чувствовал себя куда комфортней. Даже в периоды безделья надо было смотреть, чтобы пулеметы не ржавели и люди не пьянствовали! А тут… высиживать часы и звания, к которым особого почтения я никогда не испытывал. И я стал серьезно размышлять, куда бы податься. Искал всякие способы демобилизации – уйти в гражданку, как тогда говорили. Но у меня был академический диплом и я считался кадровым. А таких в гражданку в те годы не отпускали.

В то время в академии на факультете № 2 авиационного вооружения начали создавать новую кафедру – реактивного вооружения самолетов. Ее начальником назначили Е. Я. Григорьева, моего бывшего преподавателя, с которым у меня сложились самые добрые отношения. Мы с ним часто виделись в нерабочей, дружеской обстановке, и я попросился к нему на кафедру. Научных званий у меня тогда не было, зато был опыт эксплуатации в боевых условиях тогдашних РСов на штурмовиках и бомбардировщиках. Тогда это было важно. Начальник факультета генерал Соловьев, в просторечье – Соловей, мою кандидатуру одобрил.

Соответствующие письма, необходимые звонки – и через пару недель выходит приказ за подписью Вершинина о моем назначении младшим преподавателем, сиречь ассистентом, кафедры номер такой-то в ВВИА имени профессора Жуковского. На кафедре кроме Григорьева и меня был еще только один человек – старший лейтенант П. А. Агаджанов, будущий генерал-лейтенант и член-корреспондент Академии наук СССР. Тогда он исполнял обязанности инженера кафедры, то есть лаборанта.

Мои сослуживцы по отделу ахали и соболезновали – этот капитан, который так успешно доставал билеты на все интересные матчи, переведен на новое место службы с понижением по меньшей мере на две ступени. Значит, никакой «руки» у него на самом деле не было. А мы-то думали!

Но это как раз и был тот поворот моей жизненной тропинки, которого я так ждал. Теперь я это понимаю. И благословляю судьбу. А также Соловья, которому предстоит еще один раз меня по-настоящему выручить.

Глава V. Восхождение на Олимп, или Семь очень странных лет моей жизни

Еще одна метаморфоза

Годы с сорок седьмого по пятьдесят пятый были действительно самыми удивительными годами моей жизни. За эти семь лет я из армейского капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандидата технических наук, а затем в доктора физико-математических наук, в почтенного профессора и декана престижного факультета самого престижного вуза страны. То, на что у научных мужей уходят десятилетия, а порой и вся жизнь, произошло за считанные годы. Если добавить, что в эти же годы, после ареста моей мачехи, меня прогнали с работы, я был вынужден уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая концентрация событий, что я до сих пор удивляюсь – как это все могло случиться? Не понимаю я до сих пор и того, как мне удалось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье, может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить и работать. Но главное было в каком-то удивительном сочетании неожиданных удач и человеческой благожелательности с ударами, способными размозжить голову. Ну, и были в ту пору, конечно, друзья.

А может быть, и страна была другой, и время было таким, что все невероятное казалось обыденным.

Словом, как выразился однажды Остап Бендер: жизнь – это трогательная комбинация!

Староконюшенная академия и профессор Д. А. Вентцель