Как Ельцин преемника выбирал

«…Я пошел будить арестованных. Боткин спал в ближайшей от входа комнате, он вышел, спросил, в чем дело, я ему сказал, что нужно сейчас же разбудить всех, так как в городе тревожно и им оставаться здесь вверху опасно, и что я их переведу в другое место…

Когда семья оделась, я повел их в заранее намеченную комнату внизу дома… Тут надо сказать, что не подумали своевременно о том, что окна шум пропустят, и второе, что стенка, у которой будут поставлены расстреливаемые, — каменная, и, наконец, третье, чего нельзя было предусмотреть, — это то, что стрельба примет беспорядочный характер. Этого последнего не должно было быть потому, что каждый будет расстреливать одного человека… Причины последнего, то есть безалаберной стрельбы, выяснились позже. Хотя я предупредил Боткина, что им с собой брать ничего не надо, они, однако, набрали какую-то разную мелочь, подушки, сумочки и т. д, и, кажется, маленькую собачку.

Спустившись в комнату, я им предложил встать по стенке. Очевидно, они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает. А.Ф. (Александра Федоровна) сказала: «Здесь даже стульев нет». Алексея нес на руках Николай. Он с ним так и стоял в комнате. Тогда я велел принести пару стульев, на один из которых села Александра Федоровна. Рядом с ней встали дочери и Демидова. Тут посадили рядом на кресле Алексея, за ним шли доктор Боткин, повар и другие, а Николай остался стоять против Алексея. Одновременно я распорядился, чтобы спустились люди, и велел, чтобы все были готовы и чтобы каждый, когда будет подана команда, был на своем месте.

Николай, посадив Алексея, встал так, что собой его загородил. Я тут же, насколько помню, сказал примерно следующее: что его царственные родственники и близкие, как в стране, так и за границей, пытались его освободить, и что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять. Он спросил: «Что?» — повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал. Он так и не успел повернуться лицом к нам, чтобы получить ответ.

Тут вместо порядка началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и была очень маленькая, все, однако, могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог, так как стенка каменная, то пули стали лететь рикошетом, причем пальба усилилась, когда поднялся крик расстреливаемых. Мне с большим трудом удалось стрельбу приостановить. Пуля кого-то из стрелявших сзади прожужжала мимо моей головы, а одному, не помню, не то руку, ладонь, не то палец задела и прострелила.

Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Федоровна и, кажется, фрейлина Демидова, а также Алексей были живы. Я подумал, что они попадали от страха или, может быть, намеренно, и потому еще живы. Тогда приступили достреливать (чтобы было поменьше крови, я заранее предложил стрелять в область сердца). Алексей так и остался сидеть окаменевши, я его пристрелил. А дочерей стреляли, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык, и это не помогло, тогда их пристрелили, стреляя в голову. Причину того, что расстрел дочерей и А.Ф. был затруднен, я выяснил уже только в лесу…

Я велел загружать трупы, снимать платье, чтобы сжечь его, то есть на случай уничтожить вещи все без остатка и тем как бы убрать лишние наводящие доказательства, если трупы почему-либо будут обнаружены. Велел разложить костры; когда стали раздевать, то обнаружилось, что на дочерях и А.Ф., на последней я точно не помню, что было, то же, как и на дочерях, или просто зашитые вещи. На дочерях же были лифы, так хорошо сделаны из бриллиантовых и др. ценных камней, представлявших из себя не только вместилища для ценностей, но и вместе с тем защитные панцири. Вот почему ни пули, ни штык не давали результатов при стрельбе и ударах штыка. В этих их предсмертных муках, кстати сказать, кроме них самих никто не повинен. Ценностей этих оказалось всего около полпуда. Жадность была так велика, что на Александре Федоровне, между прочим, был просто огромный кусок круглой золотой проволоки, загнутой в виде браслета, весом около фунта. Ценности все были тут же выпороты, чтобы не таскать с собой окровавленное тряпье…»