Как это было

Питон, конечно, ничего не знает о дистилляторах, я на это и рассчитываю. Пока он соображает (индекс IQ равен 65, на глаз видно), я достаю из сумки присоски-возбуждатели и налепляю на каждого члена семейства, в том числе и на младенца, сразу же прекращающего орать. Питон пытается увернуться, и потому присоска попадает ему на хвост — что ж, тем хуже для него: в театральном действе бедняге достанется незавидная роль исполнителя чужих желаний.

Все застывают — так всегда происходит и в реальном зале, когда звучит третий звонок и выпускающий режиссер дает команду: «По местам стоять, с якоря снима…» То есть я имею в виду: «Все по местам, общий выход!»

Тут вступает в действие режиссерская программа (та, что идет за отдельную плату, о чем присутствующие еще ничего не знают), и домашнее представление начинается.

Я отступаю в сторону — в тот угол, откуда обычно даже пыль не смахивают, поскольку и не заглядывают туда никогда и ни при каких обстоятельствах. Наблюдать со стороны представление домашнего театра, вообще говоря, неприлично, но для нас, торговцев этим товаром, было, конечно, сделано исключение.

Первым входит в образ хозяин квартиры — что ж, это нормально, все идет по плану, сейчас на «сцене» появится его любимая жена…

Но с этими инкарнациями иногда случаются самые невероятные истории. Вместо любимой жены к игре подключается вторая инкарнация хозяина — базарный торговец из государства Урарту. В отличие от них, мне известен режиссерский замысел: развлечь домочадцев охотой на ручного дракона, роль которого обычно достается самому сильному и активному члену семейства — в данном случае, как я был уверен, — хозяину квартиры. Но эта его вторая инкарнация… Короче говоря, когда в театральное действо входят наконец все присутствующие, включая питона, так и не оценившего всей прелести режиссерской задумки, хозяин и торговец из Урарту изображают из себя две ипостасти грозного дракона: хозяин включается в роль в драконьем теле, а его вторая инкарнация — в драконьем духе. Лишенное души тело дракона ведет себя вовсе не так, как задумано режиссером спектакля, — вместо того, чтобы бегать от остальных членов семейства по всем комнатам, взлетая на шкафы и царапая когтями мебель, дракон изрыгает огонь и готовится к атаке, в то время как душа его парит под потолком и гнусными мысленными приказами (лично я воспринимаю эти мысли, как режущий сознание скрип) направляет собственную телесную оболочку в самую гущу начавшегося сражения.

Жена хозяина, она же хозяйка квартиры, оседлав собственную инкарнацию-питона, пытается остановить дракона заклятьями, очень напоминающими фразы из обычного лексикона разгневанных жен. И только дочь хозяев включается в спектакль по-настоящему — так, как и записано в режиссерском сценарии, известном мне как свои пять пальцев: девочка хватает что попало под руку (а под руку ей попадают, конечно, самые хрупкие предметы — например, стоящие на серванте хрустальные бокалы) и швыряет в дракона, стремясь попасть ему в глаз.

Психологизмом и не пахнет — типичный голливудский блокбастер в домашних условиях, полный дилетантизм и бессмыслица. И все из-за того, что сценарий оказался изначально разрушен присутствием второй инкарнации хозяина! Я понимаю, конечно, что подобные обстоятельства нужно будет учесть в следующей модели домашнего театра, но что делать сейчас, когда представление грозит выйти из-под контроля?

Не в моих силах загнать в прошлое инкарнации, для этого нужна стационарная модель стратификатора, а где ее взять в домашних условиях? А между тем физический дракон и его душа начинают побеждать своих соперников — абсолютно вопреки режиссерскому замыслу и возможностям аппаратуры домашнего театра!

И тогда я бросаюсь в гущу сражения, получаю по голове хрустальным бокалом, а по шее — удар хвостом питона, но все же произношу, глядя в совсем лишенные разума глаза хозяина—дракона: «Финита ла комедия!» — кодовое словосочетание, вычитанное создателями программы в тексте какой—то пьесы конца то ли XVIII, то ли XIX века.

И падает занавес. В том смысле, что семейство мгновенно приходит в себя и смотрит на меня в двенадцать разгневанных глаз, потому что все можно восстановить — даже утерянное семейное счастье, — но как склеить разбитый в мелкие осколки хрустальный бокал, эту реликвию, которая ничего на самом деле не стоила, но все же являлась самым дорогим предметом в этой квартире?

Понимая, что продать здесь аппарат для домашних театральных представлений мне по объективным причинам не удастся, я ретируюсь в сторону двери и неожиданно слышу вслед:

— Послушайте, куда вы? Я, пожалуй, беру эту штуку. Сколько вы за нее хотите? И можно ли на десять беспроцентных платежей?

— Никуда! — отвечаю я на первый вопрос.

— Две тысячи восемьсот, — отвечаю на второй.