Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Спустя почти 20 лет такая «установка» продолжала оставаться актуальной. В 1967 г. на самом верху, в Главлите, обращено внимание на выход в местном отделении издательства «Советский писатель» книги Л. А. Плоткина «Литература и война», но книги под таким «нейтральным» названием не существует. Видимо, она была в последний момент переименована и вышла в том же году и в том же издательстве под названием «Великая Отечественная война в русской советской прозе». Автор защищает повесть Казакевича «Двое в степи», которая «…подверглась сокрушительной и несправедливой критике. Повесть надолго исчезла из обихода читателя. Только в начале 60-х годов она была возвращена и теперь занимает достойное место» (с. 87). Такая переоценка показалась Главлиту преждевременной, ибо еще действовало упомянутое выше постановление ЦК. Москва затребовала «объяснительную записку» от начальника Горлита, а тот, в свою очередь, от руководителя издательства. Первый доложил, что об оценке повести Э. Г. Казакевича «Двое в степи» он доложил в Обком КПСС, приложив докладную записку цензора В. Ф. Липатова, читавшего книгу на предварительном контроле. Второй же пробовал защитить книгу от необоснованных, с его точки зрения, нападок: «В главе “Человек на войне” Плоткин со всей решительностью и, на наш взгляд, совершенно справедливо возражает против вульгаризаторского утверждения Тарасенкова о том, что Казакевич якобы отошел в этой повести («Двое в степи». — А. Б.) от метода социалистического реализма, сделав своего героя “ущербным человеком”, и мы не видим никаких оснований оспаривать эту точку зрения. Позиция издательства по этому вопросу сообщена в Обком партии»[278].

По-видимому, Главлит спохватился поздно: книга уже разошлась, сохранив вызвавшее раздражение утверждение автора.

Как и в других случаях, цензура имела дело с текстами литературоведческих книг, так сказать, «на выходе», когда они уже прошли фильтрацию, осуществляемую издательствами и редакциями журналов. Об этой внутренней «кухне» немало поучительного и рассказал Б. Ф. Егоров, на личном горестном опыте столкнувшийся с ней в процессе издания своих книг по истории русской литературы XIX века[279].

«Имя Пушкинского Дома в Академии наук…»

…«не пустой для сердца звук…», если продолжить цитирование предсмертного стихотворения Александра Блока, посвященного Пушкинскому Дому — Институту русской литературы Академии наук, отметившему свое столетие в 2005 г.[280].

Фундаментальные научные труды и академические собрания сочинений русских классиков, готовившиеся сотрудниками Института, подлежали обычному цензурному контролю. Однако к этому прибавлялось то, что помимо многочисленных фильтров, поставленных на пути издания и распространения произведений печати, в научных учреждениях судьба текста изначально определялась решениями членов Ученых или Редакционно-издательских советов, которые также вносили нужные коррективы, нередко— чисто идеологического свойства. Цензурные ведомства вступали в бой уже на последнем этапе, когда одобренный ученым ареопагом текст поступал в них на предмет получения разрешительной визы, или в тех случаях, когда «просчеты» обнаруживались постфактум, уже в напечатанном виде, в порядке последующего контроля[281].

Труды Пушкинского Дома стали объектом повышенного внимания с начала 30-х годов — после известного «Академического дела», главным «фигурантом» которого стал его директор, академик С. Ф. Платонов[282]. Примечательно, что вступительная статья «От редакции», помещенная в первом томе продолжающего выходить до сих пор сборника «Литературное наследство» (М., 1931), почти полностью посвящена Пушкинскому Дому, который «…под видом работы над историко-литературными материалами развил прямую контрреволюционную деятельность. Бывшее руководство Пушкинского дома во главе с Платоновым, являющееся в то же время верхушкой монархической организации, в числе многих “деяний” проводило вредительскую тактику в отношении к ряду ценнейших архивных фондов» (с. 3). Столь «своевременный» отклик не спас первый том от включения его в проскрипционный список запрещенных книг, выпускаемый Главлитом, и погружения его в спецхран на долгие, вплоть до 1990-го, годы. Поводом для изъятия послужило включение в него доклада Градского (Л. Б. Каменева) о «богостроительстве» (из «Протокола Совещания расширенной редакции “Пролетария” от 23 июня 1909 г.»), а также упоминание «одного из руководителей Пушкинского Дома троцкиста Горбачева»[283].