Как Горбачев ''прорвался во власть''

Конечно же, Бретвейт не обошел вниманием Юрия Афанасьева, который являлся скорее «диверсантом», действующим против советского строя, чем шпионом: «Юрий Афанасьев… в 1986 году стал ректором Московского государственного историко-архивного института, расположенного в видавшем виды старом здании неоготического стиля в Китай-городе, на месте первой в России типографии и совсем рядом со зданием ЦК. С этого удобного пункта он вел беспощадное наступление на советскую версию истории России. Он был одним из первых среди тех, кто утверждал, что Ленин так же преступно виновен в бедствиях, которые начались после Октябрьской революции, как и Сталин.

…Я впервые посетил Юрия Афанасьева в декабре 1988 года. Мы немедленно углубились в спор относительно смысла истории, о вине и о покаянии… Пересмотр советской истории в условиях гласности начался как акт протеста. Были такие, кто считал, что исторические споры можно использовать как еще один рычаг для свержения тех, кто находился у власти. Какое-то время царило радикальное отвержение всего, что произошло в России за предыдущие семьдесят лет.

Простые люди, знавшие только ту версию истории, которой их обучали в советских школах, были ошеломлены потоком новых фактов, разоблачений и новых интерпретаций. Они говорили в шутку, что Советский Союз — страна с непредсказуемым прошлым. Летом 1988 года в школах были отменены экзамены по истории, потому что в них больше не было никакого смысла.

К осени либеральные газеты состязались друг с другом в описании сталинских зверств. Когда солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» был, наконец, опубликован в Советском Союзе, он стал бестселлером. Еще более шокирующим рядового советского гражданина был беспощадный обвинительный акт против Ленина в книге Василия Гроссмана «Все течет…» и сравнение, которое он проводил между режимом Сталина и Гитлера в романе «Жизнь и судьба».

Советская внешняя политика также подвергалась тщательному анализу; прибалты объявили, что пакт Молотова — Риббентропа был не только несправедливым, но и незаконным.

Дискуссии имели немедленные и мощные политические последствия. По какому праву партия, направлявшая все эти преступления, осуществляет «руководящую роль» в стране? Демократы вовсю использовали этот довод. Реакционеры среди коммунистов пытались положить конец дискуссии. Однако эта проблема, как и многие другие, быстро вышла из-под контроля партии…

Афанасьев затронул радикально важную проблему. Сможет ли нация признать свою вину?.. Однако, в конечном счете, так ничего и не было сделано. Были разоблачения в конце 80-х годов. Было несколько ярких речей Ельцина и его сторонников, сразу же после путча 1991 года. Однако позже лидеры России уже не выступали с официальными признаниями вины, лежащей на советском режиме. Многие лица, особенно иностранцы, считали это роковым упущением».

Позволительно спросить господина посла: а перед кем наша нация должна признать свою вину? Перед народами Восточной Европы, которых мы спасли от фашизма или, может быть, перед евреями, которых мы спасли от Холокоста? Впрочем, если они захотят, мы признаем, что виноваты в этом, — пусть только скажут; пусть Афанасьев даст нам сигнал, — и мы признаем, еще как признаем!

* * *

Само собой, большое внимание Р. Бретвейт уделяет академику Сахарову: «В марте 1989 года я должен был передать ему письмо — в связи с подготовкой к предстоящему летом присвоению ему почетного докторского звания в Оксфорде. Он встретил меня очень вежливо, предложив место на диване в маленькой комнате его квартиры (место на диване — это как понимать? Ночевать, что ли, оставил? — В.Л.).

Он был в это время в самой гуще ожесточенной и противной борьбы за избрание на Съезд народных депутатов. Но он считал своим долгом — и я ему верил — стойко выдержать все. Особое беспокойство в тот момент у него вызывала Абхазия. Абхазское меньшинство хотело отделиться от Грузии, и это было чревато большой бедой (для кого? — В.Л.). Сахаров… постоянно предостерегал, уговаривал, критиковал Горбачева за то, что тот недостаточно быстро продвигается в направлении конституционного государства».

«Его политическая наивность иной раз вызывала конфликты», — пишет дальше Бретвейт. В чем же была наивность Сахарова, думает заинтригованный читатель? Может быть, академик считал, что НАТО и Соединенные Штаты несут мир и процветание всем народам Земли? Посол об этом умалчивает, но сообщает поразительную подробность. Сахаров, оказывается, «заявил на Съезде народных депутатов, что советская авиация бомбила собственные войска в Афганистане, чтобы они не попали в плен к противнику. За это на него жестоко накинулись два высших армейских офицера». Не оценили, значит, наивность Сахарова армейские офицеры и сочли ее тем, чем она и была в действительности — подлостью и клеветой…

Бретвейт горько сетует: «Я иногда думал, что Сахаров настроен слишком критически, что он делает жизнь для Горбачева излишне трудной и что он с большей легкостью достиг бы своих целей, если был менее категоричен в своих суждениях.