Как я был экстрасенсом

По пути запихивал руки поглубже в карманы. А то мало ли, что в ошарашенную голову взбредет. Нельзя такую древнюю икону лапать взопревшими от нервной перегрузки руками. Икона вещь нежная, по прошествии нескольких столетий она начинает интенсивно разрушаться, ей нужен особый микроклимат и постоянный грамотный уход. Передача древнерусских святынь от музеев церкви – старое яблоко раздора между иерархами и музейщиками. И дело не только в том, что многие шедевры давно перешли из разряда достояния церковного в ранг общемировых ценностей. Упирается-то все в простой, как вешалка, тезис: «Вы ж ее угробите!». Храм далеко не самое здоровое место для иконы в плане физической сохранности. В идеале ей требуется герметичный саркофаг с автономным кондиционированием. Но это так, к слову. Я вообще много болтаю, когда вспоминаю о психотравмирующих ситуациях. А тут на меня надвигалась самая что ни на есть психотравма. Если только можно так назвать событие со знаком «плюс».

От иконы тянуло, веяло, да ладно, чего уж там – шпарило! – чем-то запредельным, чему нет названия. И я вдруг обнаружил, что стою в метре от нее, а сам нервно озираюсь и вытираю потные ладони о джинсы. Вытащил-таки из карманов, не удержался. Как загипнотизированный, потянулся руками к доске, внутренне себя утешая, что ни в коем случае не потревожу лакокрасочный слой. И осторожно, прямо нежно, прихватил Троицу за бока. На секунду.

Если ожог бывает добрым, то это был ожог. Я воровато спрятал руки обратно в карманы и огляделся вновь. А потом взял, да и вцепился в доску по-настоящему, как бы обнял ее с торцов и тыльной стороны. Уже секунд на десять. Раскрылся навстречу свету. Замер. Прочувствовал все до конца, до самого донышка. Убрал руки, уже спокойно.

Бог есть любовь, ребята.

Вы можете исписать тонны бумаги и изломать тысячи копий в философских спорах об истинной сущности взаимоотношений человека и божества. Но никакие построения, идущие от голого разума, не дадут вам столько знания, сколько можно получить, оказавшись в зоне прокола реальности, центр которой – икона. Гениально расписанная доска, перед которой пятьсот лет чистого времени стояли на коленях люди. Разные люди, хорошие и не очень, добрые и злые, но все равно поверяющие иконе самое сокровенное, что было в их душах. Эмоции, дамы и господа. Все дело в силе и искренности эмоций. Какой-нибудь средневековый полудурок сто раз мог просить Троицу о том, чтобы у соседа корова сдохла, но саму-то икону он при этом обожал, боготворил.

Вовсе не революционное открытие, правда? Но в том-то и фокус, что я ничего не открывал, не придумывал, не домысливал. Я провзаимодействовал с иконой, и получил совершенно четкую и недвусмысленную информацию о том, что такое Бог. По сей день не знаю, как ее корректно вербализовать. Сама формулировка, которую я использовал – знаменитая и всем известная, – очень многозначна. В первоначальном варианте (насколько мне доступны такие высокие филологические эмпиреи) она значила, что Бог всех любит, что он преисполнен любви. Ну, а что же увидел я?

Свет, понимаете? Разлитая по миру аура сопереживания, бескорыстной любви, чистой преданности. Объединенное излучение всех на планете светлых душ. Столь мощное и плотное, что хватит каждому. Ты только научись подключаться, а дальше и сам поневоле начнешь посылать какой-то сигнал, теплый, радостный, добрый. Вот, примерно так.

Вряд ли я смог бы понять это раньше, мне просто не приходилось так плотно соприкасаться с иконами, близкими по калибру к национальной святыне. Кроме того, в те дни я пребывал на пике своей формы, и действительно очень много всего мог почувствовать. Ну, я и почувствовал.