Как я был «южнокорейским шпионом»

На этом же допросе, пользуясь присутствием надзирающего прокурора, я заявил о давлении, которое на меня оказывалось следствием. «Следователем Петуховым В. В. и его начальником Олешко Н. А., — записано в протоколе, — мне заявлялось о том, что если я не буду давать показания, то ко мне могут быть применены специальные методы допроса со ссылкой на знание мною литературы по этому поводу. Кроме того, мне заявлялось о том, что в случае, если я откажусь от дачи нужных показаний, к выяснению моей якобы шпионской деятельности будут привлечены мои дети, а именно: им будет закрыт выезд за границу для прохождения стажировок и они будут находиться со мной в соседних камерах».

Эти мои слова были с зубовным скрежетом встречены следователем и с легкой ироничной улыбкой прокурором. С его стороны не было предпринято никаких действий хотя бы для формальной проверки моих заявлений. Он знал, что будет представлять государственное обвинение на суде и на эти заявления никто никогда не обратит внимания. Никак не отреагировал полковник Дубков и на ходатайство Гервиса предъявить документы о моей вербовке, получении денег и о переданной информации. Такие утверждения содержались в предъявленном мне обвинении. Эти документы никогда не были представлены ни на следствии, ни на суде.

Ходатайства об изменении меры пресечения

Главный военный прокурор регулярно продлевал мне содержание под стражей каждый раз на два месяца. По ходу следствия я, по согласованию с адвокатом, трижды обжаловал свой арест, так как это было возможно делать после каждого очередного продления. Естественно, что никаких иллюзий по поводу результатов обжалования у меня, а тем более у Гервиса не было. «Лефортово» не помнит случая, чтобы кто-нибудь из его узников был освобожден вопреки мнению следствия. Но никто из нас не предполагал, что ни одна из моих жалоб не будет рассмотрена с соблюдением закона.

Первый раз я обратился в Мосгорсуд (в Лефортовский районный суд по месту нахождения следственного изолятора я не мог обращаться, поскольку дело было секретное) в середине января 1999 года. Жалоба была рассмотрена только 1 февраля, с очевидным превышением отведенного для этого трехдневного срока. К тому же следствие «забыло» ознакомить меня и адвоката с материалами, которые направило в обоснование необходимости держать меня под арестом, и тем самым лишило возможности опровергнуть его аргументацию. Эти материалы были предоставлены нам только через месяц после судебного заседания и моего письменного ходатайства. Формулировка отказа в удовлетворении жалобы была стандартной для российских судов от Калининграда до Владивостока: «опасность инкриминируемого обвиняемому преступления» и наличие «возможности скрыться от следствия и воспрепятствовать установлению истины по делу». Каких-либо доводов в пользу этих утверждений приведено не было.

Прокурор был более категоричен. От него я в тот день впервые услышал, что вина моя полностью доказана. Это было сказано еще до получения результатов экспертизы степени секретности документов и информации, которую я якобы передал южнокорейской разведке. Результаты этих экспертиз у него, как очевидно, не вызывали сомнений.

Этот суд рассматривал исключительно законность и обоснованность продления срока содержания под стражей и не касался существа обвинения, т. е. того, что следствие считало секретным, тем не менее он был закрытым.

Второй раз я направил жалобу в Мосгорсуд в середине марта, и судебные власти, видимо, не без подсказки, сделали все, чтобы просто-напросто замотать ее. Из Мосгорсуда ее направили в Лефортовский районный суд, оттуда — снова в Мосгорсуд. И только в начале мая после моих жалоб в Генпрокуратуру на проволочки я получил ответ, что пропустил время на кассационное обжалование. Судья И. В. Куличкова сделала вид, что поняла мою очередную жалобу как кассационное обжалование ее первого постановления, хотя даже по адресату она не могла быть таковой.

Мои жалобы в Генпрокуратуру на неуклюжую фальсификацию Куличковой остались без ответа, и в конце мая я подал третье заявление в Мосгорсуд, обжалуя свое заключение. Оно тоже было рассмотрено со значительным превышением трехдневного срока, а формулировка отказа слово в слово повторяла предыдущую. Трафарет есть трафарет.

В этом же суде впервые было обжаловано участие в моем деле военного прокурора. Судья Н. И. Маркина была лаконична и безапелляционна в своем постановлении на этот счет: «Доводы защиты и Моисеева, что Главная военная прокуратура не может осуществлять контроль за проведением расследования по данному уголовному делу не обоснованы». И все.

Ознакомление с делом