Как я был «южнокорейским шпионом»

Понятно, что по большей части «свидетель М.» опровергал меня, доказывая, что перевод сделан правильно. Причем, каждое свое выступление он, как правило, предварял словами: «Я как профессиональный переводчик считаю…» Вершиной его аргументации можно, наверное, считать утверждение, что перевод «купил оружие» вместо «продал оружие» — это не искажение, поскольку речь идет в обоих случаях об оружии. Так, некоторые не имеющие значения лексические нюансы.

По его мнению, «в корейском языке есть особенности, которые являются причиной разного перевода одного и того же текста разными переводчиками». Если это и мнение профессионала, то уж совсем не филолога. Профессиональному переводчику такое заявить вряд ли даже придет в голову.

Арбитром в нашей полемике выступала судья с неизменным аргументом:

— У вас же не написано в дипломе, что вы переводчик. Как же вы можете оспаривать мнение профессионала.

В дипломе МГИМО этого действительно не написано, но учеба в этом институте и 30-летняя практика дают желающим хорошее знание иностранных языков.

Опроверг он и перевод словосочетания «соним чхамса» как «старший советник». По его мнению, оно неправильно было переведено даже в аннотации, сделанной при его участии и под его руководством. Правильным переводом будет «предыдущий советник». Потрясая толковым словарем, он доказывал, что корейское слово «соним» состоит из двух иероглифов, первый из которых означает «ранее», «предыдущий», а второй — «назначать». Посему, мол, и слово нужно понимать как «ранее назначенный», «предыдущий». Бесспорно, что это корейское слово состоит из тех двух иероглифов, о которых говорил «свидетель М.». Но вот понимать его так буквально не только невозможно, но и просто нелепо. Об этом знает любой, только начинающий изучать иероглифику, уж не говоря о «профессионалах».

Чтобы было более понятно неспециалистам, о чем я говорю, приведу пример. Многим в России, особенно занимающимся восточными единоборствами, известно японское слово «сэнсей» — «учитель», «наставник». Оно тоже состоит из двух иероглифов: «ранее», «предыдущий» и «родиться». Первый иероглиф и в корейском слове, и в японском один и тот же. И корейцы, и японцы используют одни и те же китайские иероглифы, которые в этих трех языках лишь читаются по-разному, но пишутся и понимаются с небольшими нюансами одинаково. Иными словами, буквальный перевод слова «сэнсей» — это «ранее родившийся». Но ведь никому же в голову не придет переводить его так!

Точно так же и корейское слово однозначно переводится как «старший». Об этом свидетельствуют даже не самые толстые словари. Все это, конечно, не могло не быть известно «свидетелю М.», хотя и назвать его «профессиональным переводчиком» у меня язык не повернется. На одном из приемов в посольстве КНДР я слышал, как он пытается лепетать по-корейски и выдавливать из себя английские слова. Запись в дипломе еще далеко не гарантия соответствующих знаний. Ему просто нужно было заставить суд поверить в свою версию или, вернее, по предварительной договоренности дать возможность суду ссылаться на утверждаемое им как «профессионалом».

Для того чтобы еще больше убедить и суд, и «свидетеля М.», в МИДе был запрошен список мидовских должностей на корейском языке, т. е. то, как сами корейцы называют эти должности, в котором совершенно четко указывается, что мой перевод корейского словосочетания единственно верный. Один его экземпляр был приобщен к делу, а другой Гервис вручил лично «свидетелю М.» на память. Но он упорно продолжал стоять на своем, и для суда эта справка, как показала практика, оказалась не убедительной.

В ряде случаев, когда уж никак нельзя было найти никаких отговорок для оправдания сделанного перевода, «свидетель М.» со мной соглашался. Но не думаю, что именно это повлияло на решение суда удовлетворить ходатайство о новом переводе. Просто был найден военный переводчик, знакомый «свидетеля М.», который, исправив очевидные несуразицы и переведя текст полностью, оставил все, что нужно суду и внес «свой вклад» в обвинение.

Этот «независимый» специалист откомментировал те положения корейского текста, перевод которых я оспаривал, что в его полномочия не входило. Он также «исправил» в аннотации «старший советник» на «ранее советник» и степень секретности с первой на вторую, хотя в оригинале совершенно четко на каждом листе стоит цифра «1», не допускающая двоякого толкования, и понимание которой не требует знания корейского языка и даже диплома о высшем образовании.

Зачем были сделаны комментарии — понятно. А зачем были сделаны исправления, станет понятным из рассмотрения содержания «Проекта приказа…», построенного по классической форме: отчет за прошедший год и план на будущий. Это стало ясно, когда в конечном итоге уже другая судья — Г. Н. Коваль — запросила в ФСБ его полный текст в оригинале. Хотя полученный текст тоже содержал укрытые места, но он уже был примерно на 30 страницах и давал гораздо более полное представление о документе. В аннотации, сделанной в УКРО, упоминания об этих двух разделах опущены.