Как я был «южнокорейским шпионом»

Трудно, практически невозможно описать чувства, которые испытывает человек, покидая тюрьму и возвращаясь домой. Это гамма переполняющих эмоций радости от обретения свободы и горечи от безвозвратно ушедшего в незаслуженном заключении времени. Это надежда на возвращение к прошлой жизни и понимание, что этого никогда не удастся. Это неуверенное ожидание того, как тебя встретят окружающие, и необходимость приспосабливаться к своему новому качеству в обществе. Это, наконец, тревога о том, что тебя ждет завтра. И над всем этим стоит всепоглощающее стремление быстрее оказаться дома.

Вот как я написал о возвращении домой в интервью американской правозащитной организации Digital Freedom Network (в переводе на русский):

«Ничто в мире никогда не может сравниться с неповторимым чувством человека, оказавшегося дома. Это умиротворенность в сердце, радость в глазах и уверенность в мыслях. По-английски вы говорите: „Мой дом — моя крепость“. По-русски мы говорим почти то же самое по смыслу: „Дома и стены помогают“. Это втройне правильно, когда ты возвращаешься из враждебной атмосферы тюрьмы, в окружение родных стен, к людям, которых ты любишь и которые любят тебя.

Моя первая встреча с домом была на ступеньках тюрьмы, из которой меня освободили. Моя жена Наталия и дочь Надежда приехали в Торжок, чтобы отвезти меня домой. В тот момент, когда я их обнял, я понял, что дома. Для меня дом — это не место, где я просто сплю и храню свои вещи, а место, где я могу наслаждаться любовью и радоваться жизни. Большой или маленький, богатый или бедный — это родная обитель.

В Москве я пересек порог своей квартиры на девятом этаже 16-этажного дома и без остановки прошелся по комнатам с тем, чтобы все мои пять чувств смогли ощутить атмосферу, присущую только моему дому. Я ничего не забыл, но я хотел быть уверенным, что моя память не подводит меня.

Через несколько часов после нашего приезда домой мы трое — Наталия, Надежда и я — сидели за праздничным новогодним столом. К сожалению, у нас не было той радости, которая царила за столом в прежние годы, поскольку мы не могли избежать разговоров о том, что нас разделило четыре с половиной года назад».

Новый год стал хорошим фоном освобождению, но праздничная атмосфера не создавала настоящего веселья. Для меня он не был долгожданным праздником после бесконечных будней, когда можно расслабиться. В голове все время крутилась мысль: что я буду делать, когда праздники кончатся, и Наталия с Надей уйдут на работу. Раньше все было иначе: я работал, жена вела домашнее хозяйство, дочка училась. И это был вопрос не одного дня, а всей перспективы.

Не чувствовалось веселья и у моих близких. Они тоже жили в другом измерении, чем четыре с половиной года назад. Родные, несомненно, были искренне рады моему возвращению домой, но многолетняя издерганность заботой обо мне, усталость и ежедневная борьба за существование, вызванная хроническим безденежьем, привели к постоянному внутреннему напряжению. К сожалению, могучая поддержка меня и моей семьи со стороны правозащитных организаций, самих зависящих от спонсоров, только однажды имела материальное выражение. Большое спасибо за это Московской Хельсинкской группе и лично Людмиле Михайловне Алексеевой.

На улицу я самостоятельно выходить боялся, поскольку в новом российском паспорте, который я получил в Торжке, отсутствовала регистрация, и я легко мог оказаться в «обезьяннике» ближайшего отделения милиции в случае проверки документов. Да и чувствовал себя один весьма неуверенно, нужно было вновь привыкать к шуму и суете городской толпы, толкотне в общественном транспорте, хаосу автомобильного движения, учиться понимать, что такое «дешево» и «дорого». В конце концов, нужно было привыкнуть, выходя, запирать за собой двери квартиры. В течение четырех с половиной лет замки запирали за мной другие.

Не придавало внутреннего спокойствия и уверенности понимание того, что освобождение из заключения отнюдь не избавило меня и мою семью от опеки ФСБ и других правоохранительных органов. Эта «опека», учитывая наше твердое намерение выступить в моем деле при поддержке правозащитников уже в качестве истцов, могла принять самые неожиданные формы, дабы укротить мою строптивость. Уж если меня не оставляли без дополнительного пристального внимания в заключении, то на свободе к этому вообще нет никаких ограничений.

Поэтому в первый же рабочий день, 4 января 2003 года, я счел необходимым опубликовать в Интернет-портале «Права человека» следующее заявление:

Учитывая очевидное стремление определенных кругов воспрепятствовать моей реабилитации, а также крайнюю неразборчивость этих кругов в использовании средств и методов работы, хотелось бы заявить, что у меня нет заболеваний, могущих привести к скоропостижному летальному исходу.