Как я была принцессой

Бабушка ошибалась. В наше время тоже хватает моралистов, косо смотрящих на неполную семью. Конечно, в глубине души мне и самой хотелось встретить мужчину, который разделил бы со мной все трудности и сделал меня счастливой, которого я любила бы и который любил бы меня и принимал такой, какая я есть. Но, как известно, мы далеко не всегда получаем то, чего нам хочется. После развода я делала несколько попыток завести серьезные отношения, но каждый раз результат не устраивал меня. Иногда я испытывала к избраннику дурацкое чувство благодарности только за то, что он проявил интерес ко мне, матери двоих детей, и ненавидела себя за это. Один мужчина, с которым я некоторое время встречалась, настаивал на том, что если мы идем в кафе с детьми, то счет надо делить на четыре части, три из которых должна оплатить я. Шах в то время было полтора года, а Аддину четыре, и ели они оба как птички. Как-то раз меня пригласил в ресторан высокий светловолосый адонис, а в результате я чуть не сошла с ума от скуки и к концу вечера уже не сомневалась, что ему гораздо приятнее целовать собственное отражение в зеркале, чем меня. Другие кавалеры раздражали меня своей незрелостью, безответственностью или душевной черствостью, но главным образом я злилась на саму себя, так как отлично понимала, что польстилась на них, только чтобы спастись от одиночества. А главное, я не желала постоянно извиняться перед кем-то за существование моих детей – чудесных, воспитанных и умных малышей, не заслуживающих того, чтобы их считали досадным придатком ко мне.

Когда родные Бахрина привыкли к мысли, что мы с детьми переехали в Австралию навсегда, я начала регулярно переписываться с некоторыми из них. Моим самым верным и любимым другом, конечно же, оставалась Эндах. Она постоянно держала меня в курсе всех семейных событий. Мы часто созванивались с ней и иногда обменивались фотографиями. Эндах переправила мне несколько моих личных фотоальбомов и шубу – все это, уезжая из Малайзии, я для сохранности оставила у нее. Ей удалось сделать это, когда она вместе с мужем приехала в Австралию посмотреть, как строится их особняк в Перте. Мы обе страшно огорчились, когда султан категорически запретил ей на пару дней заехать в Мельбурн, но Эндах не решилась настаивать – ее муж славился крутым и непредсказуемым нравом.

Раджа Ахмад, отец Бахрина, тоже время от времени писал мне письма и как-то прислал фотографию своего новорожденного сына от третьей жены. Мне казалось забавным, что у Бахрина появился брат моложе его собственных детей. В письмах моего бывшего свекра не было ни горечи, ни упреков, но как-то раз он пожаловался, что скучает по внукам. Я ответила, что он может в любой момент приехать и повидаться с ними, и о том же я писала и всем остальным членам семьи.

Я получала письма и от некоторых теток Бахрина. Тетя Розита особенно открыто выражала мне сочувствие, поздравляла с тем, что я наконец-то освободилась от Бахрина, и советовала поскорее найти ему замену. Сначала такая откровенность удивляла меня, но потом я вспомнила, что Бахрин всегда относился к ней с плохо скрываемым презрением и порицал своего дядю за то, что тот женился на китаянке. Вероятно, тетя Розита была не так наивна, как мы думали, и замечала это. Тетя Зейна держала меня в курсе всех сплетен и скандалов королевского двора и передавала приветы и новости от Мак. Еще я очень благодарна ей за то, что она снабжала меня рецептами полюбившихся мне малайских блюд, которые мне не разрешалось готовить, пока я была замужем за Бахрином. Дочь Зейны Диана писала мне довольно мало: она работала и ждала первого ребенка, и времени на переписку у нее почти не оставалось. Судя по ее коротким записочкам, она старалась держаться подальше от королевской семьи и Тренгану и даже работу себе нашла не там, а в Куала-Лумпуре. И все-таки после рождения дочери она нередко обращалась ко мне за советами, а я попросила свекровь передать ей всю детскую одежду и игрушки Аддина и Шах, оставшиеся в Малайзии.

Мак переписка давалась с трудом. Мне делалось грустно, когда я видела странички, исписанные ее детским, неуверенным почерком. Каждая фраза и слово в них говорили о неграмотности и недостатке образования. Мне было бесконечно жаль эту женщину, так плохо приспособленную к жизни, никогда не учившуюся ничему, кроме ислама, и не способную выразить себя ни устно, ни письменно.

Я хорошо представляла себе, как в доме у Мак за низеньким столиком, уставленным кувшинами с сиропом и сладостями, собираются все ее родственницы, откинувшись на подушки, подставляют ноги или плечи массажисткам и вслух читают мои письма. Я участвовала в сотнях таких сборищ, слушала их разговоры, видела, в какое радостное волнение они приходят, когда на экране телевизора мелькает одна из них. Кажется, все они искренне считали, что на свете нет и не может быть никакой жизни за пределами их уютного кружка, и, наверное, для них стало настоящим откровением то, что, вырвавшись из него, я продолжала существовать.