Как я изучаю языки. Заметки полиглота

Когда я смогла перейти к более серьезному чтению, шел уже 1943 год. Наступило время воздушных налетов: Будапешт бомбила американская и английская авиация. Часы, проведенные в бомбоубежищах, значительно продвинули меня вперед. Но приходилось маскироваться. Я купила толстую венгерскую энциклопедию и у знакомого переплетчика на каждую вторую страницу приклеила страницу из гоголевских «Мертвых душ». За несколько часов, проведенных в убежище, я «пропахивала» иногда целые главы. Тогда же я отточила и свою технику чтения; незнакомые слова мне приходилось «великодушно» пропускать, ведь пользоваться словарем в убежище было довольно опасно.

Я едва дождалась, когда смогу поговорить с первым советским человеком и ошеломить его своей литературной осведомленностью. И как только этот случай представился, я не преминула вставить, что читала «Мертвые души» Гоголя. Я не поняла, почему советский офицер так неопределенно вежливо кивает. Только позднее я сообразила, что название книги по-русски звучит Mjortvije dusi, а не «Мэртвиэ», как я представила себе по буквам, не зная произношения.

В начале февраля 1945 года была освобождена городская Ратуша, и в тот же день я пришла туда как переводчик русского языка. Меня сию же минуту оформили и дали первое задание – позвонить коменданту города и представить ему нового мэра. Когда я спросила номер телефона советской городской комендатуры, мне сказали, что достаточно только поднять трубку и там ответят. 5 февраля 1945 года в Будапеште работала одна-единственная телефонная линия.

Начиная с этого момента возможности для изучения русского языка стали неограниченными. Беда была только в том, что к тому времени по-русски я говорила бегло (и, очевидно, с ошибками), но почти ничего не понимала. Те, кому я переводила или с кем разговаривала, считали, что я глуховата, и, утешая, кричали мне в ухо, что, как только я оправлюсь от голодовки, вернется и слух; для нормального веса мне действительно не хватало двадцати килограммов.

В 1946 году я попала в венгерскую канцелярию союзнической Контрольной комиссии. Для лингвиста, коим я себя тогда чувствовала, более идеального места работы нельзя было и представить. В канцелярии, сменяя друг друга, звучала английская, русская и французская речь. Союзники вели переговоры, на которых я переводила. Помимо того что расширились мои языковые знания, я приобрела навыки, столь необходимые переводчику. Молниеносное переключение с одного языка на другой было первым и главным, чему я научилась.

Тяга к «языковым приключениям» привела меня к новому языку – румынскому. Красивым я считаю этот язык и поныне. Он более народен, чем французский, более мужествен, чем итальянский, а благодаря обилию славянских синтаксических и лексических заимствований более интересен, чем испанский. Этот странный сплав пробудил во мне такое вдохновение, что за несколько недель я прочла один из романов М. Себастьяна и учебник румынской грамматики Ласло Галди. Сегодня говорить по-румынски я уже не могу, но у меня часто появляется возможность письменно переводить румынские технические статьи на другие иностранные языки, главным образом на английский.

Административная и переводческая работа в различных конторах ограничивала мои порывы вплоть до 1950 года, когда мое воображение стали занимать две новые проблемы.

Первый вопрос, над которым я уже давно ломала голову, заключался в следующем. Действительно ли придуманный мною способ изучения языков годится и для других: можно ли приблизиться к иностранному языку через интересное для данного лица чтение? Для проверки этого тезиса случайно представилось благоприятное обстоятельство. Когда в университетах обучение русскому языку приобрело куда более широкие, чем прежде, масштабы, меня попросили вести группу русского языка. Так как речь шла о будущих инженерах, мне казалось логичным построить обучение языку на их специальных знаниях и специальных интересах. Организовали небольшой коллектив и в том же году один за другим написали два учебника русского языка. Несмотря на все их ошибки, объясняемые нашей неопытностью, я не отказываюсь от этого «материнства» и поныне рада, что система чтения специальных текстов, разработанная тогда нашим коллективом, стала сегодня всеобщей, достоянием всех вузов страны.

Давно волновал меня и другой вопрос. Мне было очень интересно, насколько пригоден мой способ для таких языков, при изучении которых я не могу опереться на аналогии ни в германских, ни в славянских, ни в романских языках. Возможность проверить и это представилась сама собою: при Восточном институте университета впервые открылись курсы китайского языка.

Свою первую встречу с китайским языком мне хотелось бы описать подробнее потому, что я вижу в ней символ всего моего отношения к языкам, к их изучению.