Как я пишу. На творческой кухне автора детских книг

Наше знакомство с грузинами началось ещё в салоне самолёта. Никогда не видела такого общительного салона! Несмотря на позднее время, стоило погаснуть табличке «Пристегните ремни», всё задвигалось, зашевелилось. Казалось, что все друг друга знают. Самое бурное общение происходило в очереди в туалет. Эта очередь никогда не становилась короткой, только росла и росла. Люди подходили, оживлённо болтали. Завязывались отношения, создавались новые связи. «Да, вот этот парень, который сидит со мной рядом. Он из Москвы. Вы можете у него спросить про то, что вам нужно». Молодой человек, не участвовавший в общей дискуссии, подошёл к самому концу очереди и поинтересовался: «Это очередь в туалет?» Ему возмущённо ответила темноволосая дама в ярко-розовом свитере: «Ну а вы как думаете? Не общаться же мы тут стоим?!»

Как говорил герой В. Басова в фильме «Я шагаю по Москве»: «Просыпаюсь, часов нет, пальто свистнули драповое! О! Сюжет! А? Сюжет, да?» Да. В жизни почти всё – сюжет.

Что делать, если не пишется?

Это очень сложный вопрос. На него нет короткого ответа.

Что значит «не пишется»? Никогда не писали и не хочется начинать? Тогда, безусловно, не стоит. Зачем?

Хотели бы начать, но страшно? Тогда стоит. Честно. Стоит. У меня была подруга, которая говорила «надо накопить удар порыва». Или «порыв удара». Не помню точно. У неё было желание сочинять, но она ждала, когда оно станет сильнее, сокрушительнее. А в ожидании читала Бальзака и Диккенса, Достоевского и Чехова. Но писать так и не стала. Потому что постоянно сравнивала свой жалкий порыв с творениями мастеров прозы. «Я никогда так не смогу», – думала она, и это окончательно убило её желание. Хорошо ли это? Не знаю. Убить в себе желание заниматься творчеством только из-за недостаточной веры в свои силы? «Да, – возразите вы, – в мире не стало одним графоманом больше». Но разве моя подруга не могла хотя бы попробовать, как говорил великий Макмёрфи[13]

, сочинять? Кстати, не писателю решать, графоман он или нет. Это решает редактор, которому высылается текст. Дело писателя – написать, а не убить в себе желание.

Будем честны друг с другом. Над всеми нами довлеет классик[14]: «Можешь не писать – не пиши».

Сколько раз мы слышали эту фразу от друзей, с которыми встречаемся в кафе и которым вдруг признаёмся, что… решились на сочинительство:

– Я тоже об этом подумывал, – важно сообщает друг, прихлёбывая кофе, – но знаешь, как говорят? «Можешь не писать…»

Признаться, сейчас я не пишу, если могу не писать. Я не связана никакими сроками, никакими обязательствами. Сейчас я пишу только от души и по собственному желанию. Поэтому если мне писать не хочется, то и не пишу. Я знаю, что захочется. Потому что не могу не писать. От долгих перерывов в творчестве «я делаюсь больной», как говорила моя любимая героиня Динка[15].

Если уж писать

, то только тогда,

когда не можешь не писать.

Лев Толстой

Но чтобы понять это, мне потребовалось десять лет. Если б я, не узнав о том, что написанное мною кому-то нужно, дала бы себе установку «Можешь не писать – не пиши», то никогда не написала бы ни строчки. Всегда можно поспать. Или поесть. Или приготовить еду детям. Кто-нибудь в курсе, писательство вообще входит в пирамиду Маслоу? А, да… Самый кончик пирамиды. «Потребность в самовыражении».

Есть ли она у вас? Да? Значит, перепрыгнем через потребности в еде и сне и даже потребность в безопасности. (Никогда не пробовали сочинять под заброшенным мостом? А у меня есть знакомый писатель, к которому только там и приходит муза.) Перепрыгнем и скажем себе: «Хорош прибедняться! Не пишется, не пишется… Сядь и напиши. Потомки рассудят».