Через две-три недели, когда экзамены были сданы и всё успокоилось, я вспомнил «План» Владика Бзырина (лучше б я вспомнил французскую грамматику!) и пришёл к выводу, что он был гениален (и план, и Бзырин). Действительно, если задуматься: Владик в своём ненаписанном, но выстраданном сочинении окопался со всех сторон. Он взял все слова из объявленной темы и связал их друг с другом («кампазицыя» и «Никрасов», «Никрасов» и «особбености» и т.п.). Он как бы занял круговую оборону. Конечно, не все связи были обнаружены. Конечно, с «Птитсей Тройкой» Бзырин слегка погорячился. Но задумка была неглупа. Я понимаю, почему он не хотел отдавать экзаменатору свою выстраданную идею, своё бзыринское ноу-хау.
Я же написал серенькое четвёрочное сочинение. Узколобое, правильное, мещанское и трусливое. Ограниченно-подлое. Предательское по отношению и к Некрасову, и к поэме, и к себе, к своему наструненному пассионарному «Я».
Четвёрка за сочинение — оптимальная оценка. Выше почти не бывает, ниже — нельзя. Дальше шёл устный экзамен по русскому языку и литературе. Здесь надо было получать «пять». Легко сказать «надо». Но как?
Принимал у меня экзамен пожилой мужчина с лицом цвета несвежей сметаны и очень умными серыми глазками. Вопросы я не то что знал, но знал хотя бы, о чём они: «Жанр послания в лирике Пушкина», «Художественное своеобразие романа Фадеева „Разгром“» и «Устойчивые словосочетания в русском языке». Нормальные вопросы. Даже сейчас бы ответил.
Нажимал я в первом вопросе на Керн, во втором — на Левинсона, в третьем — на «работать спустя рукава». Сероглазый мужчина сначала скучал, а потом стал задавать вопросы. И здесь я решил, что мне пришёл конец, потому что экзаменатор оказался маньяком. Дело в том, что его во всём интересовало только одно: как кого зовут по имени-отчеству. Вообще есть такая категория людей. Выяснение и запоминание имён и отчеств — это их хобби, конёк, страсть и болезнь.
Когда я заговорил о послании Керн, мужчина оживился и спросил:
— Как звали Керн?
— Анна.
— А по отчеству?
— Петровна, кажется.
Сметана его лица посвежела.
— Правильно. Продолжайте.
Я продолжил. Перешёл к Фадееву.
— Как звали Фадеева?
— Александр.
— А по отчеству?
— Фадеевич… то есть Александрович.
— Правильно. Продолжайте.
Чуть позже я в какой-то связи заикнулся о Горьком.
— Как звали Горького?
— Максим. То есть Алексей.
— А по отчеству?
— Максимович.
— Правильно. Продолжайте.
— Так вот Фадеев…
— Александр Александрович…
— Да, Александр Александрович Фадеев развивал в романе «Разгром» традиции Толстого…
— Как его звали?
— Лев.
— А по отчеству?
— Николаевич.
— А у Алексея Толстого какое отчество?
— Тоже Николаевич… Это который написал роман «Пётр I»… А был ещё…
— А Петра как звали?
— Пётр…
— Логично. А по отчеству?
— Алексеевич.
— А отца его, Алексея, как по отчеству?
— Михайлович.
Дальше, уже розовощёкий и бодрый, экзаменатор, сверкая бойкими глазками цвета авиационной стали, перешёл к откровенному маразму:
— А каких вы знаете русских поэтов и писателей по имени Михаил?
Я понимал, что всё это, в принципе, приглашение на психодром, но правила игры благородно принял.
— Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
— Правильно. А у кого из писателей было отчество Михайлович?
— У Фёдора Михайловича Достоевского.
— Тёзка по имени?
— Фёдор Тютчев.
— Отчество?
— Иванович.
— Тёзка Тютчева?
— Фёдор Иванович Шаляпин.
— Пойдёт. Полный тёзка Пушкина?
— Александр Сергеевич Грибоедов.
— Замечательно. Полный тёзка Фадеева?
— Александр Александрович Блок.
— Так. Загадка. У кого был отец Трифон?
— У Твардовского.
Я подумал и зачем-то на всякий случай добавил:
— «Тришкин кафтан» — фразеологизм. Из басни.
Мой мучитель, не задумываясь, спросил:
— Как звали?..
Я понял его с полуслова:
— Крылов Иван Андреевич. Тёзка по имени — Тютчев. Тёзка по отчеству — Жуковский.
— Прекрасно. По отчеству ещё — Ахматова. Она же тёзка Керн.
Экзамен приобрёл кольцевую композицию. С Керн начали, Керн закончили. Мужчина удовлетворённо откинулся и произнёс самый лестный за всю мою жизнь комплимент:
— Приятно поговорить с культурным человеком.
И поставил пять.