Как я стал кинозвездой

Этот режим соблюдался ежедневно и неукоснительно. Я не мог выйти из дому, не мог позвонить по телефону — мама заперла аппарат у себя в спальне. Я не знал, как там Черный Компьютер, Милена, Кики, что с ними. Иногда даже, когда я ночью лежал полумертвый от усталости, они казались мне нереальными, словно их никогда и не было на свете. Даже Росица казалась мне нереальной.

На восьмой день я был готов предстать перед отборочной комиссией — по крайней мере, так утверждала Лорелея.

Именно в этот день мы вместе вышли из дому. В первый и последний раз. Соблюдая полнейшую конспирацию, меня отвезли к зубному врачу. Он целый час чинил мне сломанный зуб, пробивал, сверлил, что-то в него запихивал, — словом, мука была адская. Зато под конец зуб стал как новенький, и я уже мог без всякой опаски раздвигать губы в чарующей улыбке.

От зубного врача мы направились прямиком в магазин «Молодежная мода». Лорелея полчаса рылась там и наконец выбрала для меня белые брюки и длинную белую рубаху, такую узкую, что я с трудом застегнулся. Лорелея сказала, что, раз в Болгарии хитонов не шьют, мы удовлетворимся подобием хитона.

А когда мы вернулись домой, она, по-гвардейски выпятив грудь и выпрямив спину, торжественно объявила:

— Ну, теперь уже можно сказать, что главное сделано. Остаются лишь кое-какие мелочи. Энчо, за мной!

И ввела меня в ванную, где был приготовлен таз с какой-то темной жидкостью.

— Давай сюда голову, сынок! — скомандовала мама. И выкрасила мне волосы, из белесых они стали черными, как тушь.

Потом она высушила мне голову феном, вооружилась электрическими щипцами, которые папа подарил ей на день рождения, и завила мне волосы так, что я оказался весь в кудряшках, даже над ушами и на шее тоже кудряшки, почище, чем у Кики, хотя у него голова в точности как у Джимми Хендрикса.

После этого Лорелея нацепила мне на голову венок из пластмассовых цветов, вынула из ящика фотографии Орфея, которые она нащелкала в пловдивском музее, и стала придирчиво сравнивать меня с ним. Уверяю вас, сходство было большое, только и разницы что хитон на мне был не древнегреческий. Лорелея сказала, что, выражаясь по-научному, мы достигли больших успехов в деле преобразования моего облика.

— Мы готовы! — повторила она. — Теперь Энчо вылитый Орфей, и можно завтра спокойно явиться на отборочную комиссию. Вряд ли кто-либо еще достиг таких блестящих результатов. Остается последнее: имя.

— Имя?! — спросил папа, заподозрив неладное.

— Да, надо придумать Энчо новое имя.

— А чем плохо старое, Лора?

— А что в нем хорошего? Энчо Маринов! Звучит так банально! Ничего артистического. Наш долг — придумать ребенку такое имя, чтобы раз услышишь — навек запомнишь.

— Чушь собачья! — рассмеялся папа.

— Вовсе не чушь! Ты думаешь, Елин Пелин — это настоящее имя? Псевдоним. А Яворов? А София Лорен? Поль Ньюмен? Павел Вежинов?

— Послушай, жена! — строго сказал папа. — Не имя красит человека, а человек — имя. Возьми Джузеппе Верди — великий итальянский композитор, написал «Травиату» и «Аиду». А что значит по-итальянски Джузеппе Верди? Иосиф Зеленый! Как тебе нравится? Иосиф Зеленый! Зеленый! И это ничуть не помешало ему стать одним из лучших композиторов в мире. А Эйнштейн в переводе означает «Один Камень»… Понятно?

— Но это в цивилизованной Европе и в Америке! — мгновенно нашлась Лорелея. — А у нас? Попробуй себе представить афишу, где написано: «Премьера фильма «Детство Орфея». В главной роли Энчо Маринов». Остановится кто перед такой афишей? Нет, не остановится. Я много над этим думала и считаю, что мы обязаны придумать мальчику псевдоним.

Папа молчал и сердито грыз ногти. Я чувствовал: еще чуть-чуть — и он взорвется, как водородная бомба в пятьсот мегатонн, и превратит все вокруг в радиоактивное пепелище.

Я тоже молчал. Потому что лично мне мое имя очень даже нравится — короткое, звучное, можно расслышать издалека. Особенно мне нравится, когда его ласково произносит Милена с третьей парты. Или Росица. Кроме того, моего дедушку тоже ведь зовут Энчо.

— Придумала! — воскликнула Лорелея так громко, что мы оба с папой вздрогнули.

— Ну? — мрачно спросил папа.

— Я придумала ему имя, которое не слишком меняет теперешнее, а звучит артистично, возвышенно и вместе с тем по-американски. Рэнч Маринер, с ударением на Ма… Рэнч Маринер! Как вам кажется? Рэнч Маринер с ударением на Ма!

Тут уж папа не выдержал и взорвался.

— Нет, нет и нет! — закричал он визгливым голосом. — Его зовут Энчо Маринов, и он останется Энчо Мариновым! Так зовут моего отца, так звали моего деда и прадеда, да и прапрадеда тоже, поэтому никаких Рэнчей и никаких Маринеров!

Папина вспышка нагнала на маму такого страху, что ока не посмела возразить. А я только пожимал плечами, мне было безразлично, как называться, хотелось только есть и спать, спать и есть…