Как я стал собой. Воспоминания

Перечитывая собственные книги, я часто не могу вспомнить лица и настоящие имена пациентов, о которых писал: я замаскировал их настолько хорошо, что теперь сам не понимаю, кто же послужил прототипом. Порой мне больно думать обо всех сокровенных и мучительных часах, которые я провел с людьми, ныне потерянными для моей памяти.

Я полагаю, что именно страх смерти стоит за жалобами, которые высказывают многие пациенты. Рассмотрим, например, дискомфорт, сопровождающий круглые даты (тридцати-, сорока- или пятидесятилетие), которые напоминают нам о неумолимом движении времени.

Недавно я встречался с одной пациенткой, которая рассказала, что ее несколько ночей подряд мучили кошмарные сны. В одном ее жизни угрожал взломщик; в другом она чувствовала, что проваливается в пустоту. Она упомянула, что приближается ее юбилей – пятидесятилетие, и она со страхом ждала праздника, который собирались устроить ее родные.

Я предложил ей исследовать все коннотации, связанные для нее с пятидесятилетием. Она сказала, что пятьдесят лет кажутся ей настоящей старостью, и вспомнила о том, какой старухой выглядела ее мать в пятьдесят лет. Оба ее родителя умерли в возрасте под семьдесят, таким образом, она понимала, что теперь две трети ее жизни остаются позади.

До нашей встречи она ни с кем не вела откровенных разговоров о том, как она может умереть, о своих похоронах или о религиозных убеждениях, и хотя наши сеансы были болезненными, я верю, что прояснение этого процесса в конечном счете принесло ей облегчение.

Страх смерти кроется во многих вехах, отмечающих неумолимый ход жизни: в синдроме опустевшего гнезда, в выходе на пенсию, в кризисе среднего возраста, во встречах выпускников школы или вуза – а также в нашей скорби, вызванной смертью других людей. Полагаю, большинство страшных сновидений порождаются страхом смерти, вырвавшимся из своего загона.

Теперь, когда я пишу эти строки, с создания книги «Вглядываясь в солнце» прошло десять лет, и я стал на десять лет ближе к моей собственной смерти. Не думаю, что сейчас мог бы написать об этой теме так же бесстрастно, как писал тогда. В прошлом году я потерял не только сестру, но и троих своих самых старых и близких друзей – Герба Котца, Ларри Зароффа и Боба Бергера.

Ларри и Герб были моими однокашниками в университете и медицинской школе. Мы были партнерами в анатомичке, вместе вскрывали свой первый труп и вместе жили во время практики. Мы с нашими женами вместе ездили в отпуск и побывали во многих местах: в горах Поконо, на восточном берегу Мэриленда, в долине Гудзона, на мысе Мэй и в долине Напа. Мы с удовольствием проводили вместе дни и ночи – разговаривали, катались на велосипедах, играли в игры, делили трапезы.

Ларри сделал карьеру как хирург-кардиолог в Рочестере, штат Нью-Йорк, а после тридцати лет практики сменил поле деятельности и получил диплом историка медицины в Стэнфорде. В последние годы он преподавал литературу бакалаврам и студентам-медикам. Умер он скоропостижно, от разрыва аневризмы аорты.

В своей краткой надгробной речи на панихиде я попытался внести более легкую ноту, рассказав об отпуске, во время которого мы вшестером были в горах Поконо. Ларри тогда демонстративно наплевательски относился к одежде и заявился в дорогой ресторан в потертой мятой футболке. Мы все донимали его упреками из-за внешнего вида, пока он не выскочил из-за стола. Явился он через десять минут в гораздо более приличном виде: оказалось, он только что купил рубашку с плеча нашего официанта! (К счастью, у того имелась в шкафчике запасная.) Этим анекдотом я хотел чуть облегчить похоронную атмосферу, но меня душили слезы, и я еле выговаривал слова.

У Герба, который выучился на гинеколога, а затем и онколога, постепенно развивалась деменция. Последние годы он жил в состоянии такого помрачения и физической боли, что я чувствовал, как и в случае со своей сестрой, что потерял его задолго до того, как он умер. Я заболел гриппом и был слишком болен, чтобы прилететь на его похороны в Вашингтон, но послал свои соболезнования и текст речи с одним другом, чтобы тот прочел его на кладбище.

Я испытывал облегчение за него самого и его семью, однако в то самое время, когда должны были проходить похороны, мною овладело сильное волнение; я пошел прогуляться по Сан-Франциско – и внезапно разразился слезами, припомнив одну сцену, которая много лет не всплывала в моем сознании.