Как я стал собой. Воспоминания

После того как я около часа просидел, погруженный в размышления, на этом древнем месте человека, наделенного властью, случилась замечательная вещь: я соскользнул в грезу наяву, во время которой мне явился целиком весь сюжет рассказа «Три нераспечатанных письма». Я внезапно узнал об этом рассказе все: мне стали понятны его герои, его развитие, кульминационные моменты. Мне отчаянно хотелось записать это, пока оно не испарилось, но у меня не было при себе ни бумаги, ни ручки (не забудьте, это было в доайфонную эру) – никакого способа запечатлеть свои мысли.

Обыскав церковь, я обнаружил в пустом книжном шкафу завалявшийся огрызок карандаша в дюйм длиной, но ни единого клочка бумаги, поэтому воспользовался единственным бумажным предметом, который оказался под рукой – чистыми страницами паспорта, на которых и нацарапал основные моменты. Это был первый рассказ из сборника, который я в итоге назвал «Палач любви».

Пару дней спустя мы попрощались с друзьями и Китаем и вылетели на Бали. Нам предстояло провести два месяца в экзотическом доме, который мы сняли. Там я и начал писать всерьез. У Мэрилин тоже был творческий проект, который в итоге оформился в книгу «Кровные сестры: Французская революция в воспоминаниях женщин». Хотя мы горячо любим наших четверых детей, свобода не могла нас не радовать: это был наш первый долгий совместный отпуск без детей за все время после медового месяца, который мы тридцать три года назад провели во Франции.

Наш балийский дом поражал воображение, ничего подобного мы в жизни не видели. Снаружи видна была только высокая стена, окружавшая обширный участок земли, заросший буйной тропической растительностью. В этом доме не было стен – только навесные ширмы, разделявшие и отгораживавшие отдельные помещения. Спальня располагалась на втором этаже, а ванная – в отдельном строении.

Наша первая ночь там была незабываемой: около полуночи на нас опустился рой летучих насекомых, их были миллионы. Мы настолько оторопели, что натянули простыни на головы. Я с тоской глядел на наши чемоданы, планируя с первыми же лучами солнца убраться отсюда как можно дальше и как можно быстрее. Но к восходу все стихло, все насекомые куда-то подевались, а слуги клялись и божились, что такой вылет роя спаривающихся термитов случается лишь один раз в году.

Птицы в радужных оперениях прыгали по затейливо переплетенным деревьям в саду и выводили непривычные мелодии. Аромат незнакомых цветов пьянил нас, и мы обнаружили в кухне запасы неизвестных нам плодов. Обслуга из шести человек жила в хижинах на территории поместья; они целыми днями убирали, готовили, возились в саду, играли на музыкальных инструментах и составляли украшения из цветов и фруктов для частых религиозных празднеств.

Бали, 1988 г.

Трехминутная прогулка – из задних ворот поместья по песчаной тропке, – и мы оказывались на великолепном пляже Кута, в те дни еще девственном и безлюдном. И все это обходилось нам в куда меньшую сумму, чем та, что мы получали за наш дом в Пало-Альто, сданный перед отъездом в аренду.

Написав «Три нераспечатанных письма» – рассказ о Соле – по заметкам, набросанным в паспорте, я проводил утренние часы на садовой скамейке, перебирая рабочие записи в поисках следующей истории. После полудня мы с Мэрилин часами бродили вдоль пляжа, и – почти неосязаемо – очередная история зарождалась и набирала силу, чтобы заставить меня отложить в сторону все заметки и посвятить себя целиком этому конкретному рассказу.

Начиная писать, я понятия не имел, куда история заведет меня и какую форму примет. Глядя, как она пускает корни и выбрасывает побеги, как побеги вскоре начинают переплетаться, я чувствовал себя почти что посторонним наблюдателем.

Я часто слышал от писателей, что истории пишут себя сами, но вплоть до этого момента не понимал, что это значит. Спустя два месяца я совершенно по-новому, более глубоко, оценил старый анекдот об английском романисте XIX века, Уильяме Теккерее, который Мэрилин рассказала мне много лет назад. Однажды вечером, когда Теккерей вышел из своего кабинета, жена спросила его, как идут дела с его книгой. Он ответил: «О, какой ужасный день! Пенденнис [один из его персонажей] выставил себя дураком, и я попросту не смог его остановить».

Вскоре я привык слушать, как мои персонажи беседуют друг с другом. Я все время подслушивал – даже завершив работу над текстом и шагая рука об руку с Мэрилин по одному из бесконечных, гладких как масло пляжей.

А потом у меня случился еще один творческий опыт – одно из пиковых переживаний моей жизни. В какой-то момент, глубоко погрузившись в очередной рассказ, я заметил, что мой ветреный разум заигрывает с другой историей, формирующейся за пределами моего непосредственного восприятия. Я воспринял это как сигнал, сверхъестественный знак от самого себя, указывающий, что история, которую я пишу, подходит к концу, а другая готовится родиться.