Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой

Склонность к грусти. Слова Лизы все еще грохочут у меня в голове, когда приносят мой сааг панир. Официант настаивает на полноте моей тарелки, и, как я полагаю, он покормил бы меня с ложечки, если бы я попросил. Таким образом, он увеличивает мое ощущение комфорта, да. Но лишает удовольствия от тактильных ощущений наполнения тарелки шпинатом и сыром. Но он просто делает свою работу. Я решаю не указывать на этот факт.

Склонность к грусти. Я все еще не согласен с этим. Грусть не доставляет удовольствия. Я никогда не хотел и не любил ее. Нет, Лиза не права в этот раз. Или же права? Ощущение грусти — все еще ощущение. Как вера в бессмысленное — все еще вера. Оба подхода лучше, чем альтернатива: небытие. Люди готовы покрыть огромные расстояния, лишь бы избежать небытия. Мы покоряем далекие земли, летаем на Луну, смотрим кабельное ТВ в номерах отелей, убиваем 32 человека из оружия, сочиняем прекрасную музыку.

Склонность к грусти. Пока я отламываю кусочки от моей лепешки наан, это начинает иметь смысл. Конечно, я грущу. Неприятия этого факта у меня нет. И у меня есть своя доля увлеченности. И первое, что приходит на ум. Моя жена считает, что мне нужна профессиональная помощь. Однажды она нашла меня поздно ночью украдкой склонившимся над ноутбуком.

— На что ты смотришь? — спросила она требовательно, так как я быстро свернул окно браузера.

— Ничего.

— Это не ничего, я видела, ты смотрел на картинку.

Я был пойман с поличным. Игра окончена. Я кликнул мышкой и открыл картинку на весь экран. Это была она, во всей своей красе. Настоящая красотка, в расстегнутом состоянии.

— Боже мой, — вздохнула моя жена с отвращением, потом замолчала.

Я просто сидел там, с поникшей от стыда головой, в ожидании ее дальнейших слов. Наконец она сказала:

— Почему ты не можешь просто смотреть порно, как обычный парень?

На экране была Bellingham‑335, британская сумка для камеры ручной работы, с двойной прошивкой и ремнем для плеча. Да, меня зовут Эрик, и я увлечен сумками. Вот, я сказал это. Мне стало лучше.

Как все зависимости, эта подкралась ко мне непрошенной. Я не уверен, когда простой интерес к сумкам перерос в полноценную зависимость. Но все знаки того были. Как во время, когда я открывал шкаф и на мою голову падала гора сумок, сминая меня, как будто я из картона. Или как тогда, в Токио, когда я купил портфель от «Gurkha» за пятьсот долларов и так боялся гнева моей слишком разумной жены, что положил его в камеру хранения в метро на нашей станции. Я смог забрать его только через неделю или даже все две, в конце концов прокравшись вместе с портфелем в нашу квартиру и спрятав его в шкаф вместе с другими сумками.

Сейчас в моей коллекции (я предпочитаю слово «коллекция», это звучит нормально) 64 сумки. Это кажется вам чрезмерным? Моя жена думает именно так. Но она не понимает.

Она не понимает удовольствия от тактильных ощущений, которое я получаю, когда притрагиваюсь к качественному материалу. Не понимает радость от продуманной эргономики, размещения карманов в правильных местах, или застегнутых отделений, в которых идеально лежит мой «Filofax» (другая коллекция). Сумка с хорошим дизайном подобна продуманному дополнению и так же необходима. Если я могу быть зависим от такой банальной вещи, как сумки, осознал я, когда официант принес чай масала, то я, безусловно, могу быть зависим и от чего-то более сложного. Как грусть.

Сейчас среда, 3 часа после полудня. Я решил сделать то, что делают любые уважающие себя катарцы в это время. Я пошел в «Старбакс». Катарцы потягивают латте и курят прямо под знаком «курить запрещено». Это безопасно, ибо они знают, что филлипинец-бариста не отважится указать им на соблюдение правил. В Катаре вопрос не ставится так: что такое правило? Но скорее: кто следит за его выполнением?

Играет музыка. «We will, we will rock you». Но никто не будет тут сотрясен. Никакой революции. Людям слишком хорошо, а комфорт — худший враг революций. Катар, как и все страны, обильно одаренные природными ресурсами, страдает от нефтяного проклятия. Как показал Томас Фридман, ведущий колонки в «New York Times», имеется обратная зависимость между ценой нефти и демократией. Если цена нефти растет, развитие демократии уменьшается. Лидеры этих богатых залежами нефти стран не чувствуют сожаления, чтобы ослабить их хватку власти. А почему они должны? Всем хорошо, и все счастливы.

Счастливы ли они? Может быть, они медленно умирают от психических расстройств, нанесенных себе покрытым золотом ножом, который наносит такие безболезненные раны, что их не замечаешь, пока не становится слишком поздно? Удобная, овеянная кондиционерами смерть.