Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция

Мы обнялись. Николаю Сергеевичу это не понравилось, и он отменил пикник под крестом.

Меня прибили лицом к речушке с кувшинками. Павла – со стороны леса.

– Знаешь, что сказал святой апостол Павел перед смертью? – спросил я, освоившись с новым положением.

– Что? – голос Павла был пропитан болью.

– В конце жизни он сказал, что счастлив лишь тот человек, который, проведя жизнь в радости, вплоть до преклонных лет, вместе с подругой своей молодости, умирает, не потеряв ни одного сына.

– У меня не было ни сыновей... ни подруги... с которой я хотел бы прожить жизнь... – услышал я нескоро.

Кажется, это были его последние слова.

* * *

Врач, писавший, что распятые люди единым духом умирают от асфиксии и потому не мучаются, был неправ.

41

Я проснулся под утро, накрепко привязанный к кровати, увидел сумрачный потолок, кружок лепнины, с которого свешивалась никогда не зажигавшаяся люстра, никогда не зажигавшаяся по причинен отсутствия в ней лампочек. Я проснулся и понял, что мне все привиделось. Что все? От побега с Павлом до распятия? Или вообще все?..

То, что я привязан к кровати, не вызывало у меня неприятных ощущений. Путы казались привычными. Повязки на руках и ногах тоже. Примерно час я пытался отделить реальность от видений. Тем временем начался обход. Вошел врач. Высокий, спокойноглазый. Нормальный. Раньше я его не видел. Сел рядом на стул, представился:

– Здравствуйте. Я – Иван Григорьевич, ваш новый лечащий врач.

– Здравствуйте... А что с...

Я попытался вспомнить, как зовут прежнего врача. В очках-лупах.

– Александр Михайлович теперь у нас не работает...

– Почему? – вспомнил я оплеуху Грачева.

– Отслоение сетчатки. Он потерял зрение и получил инвалидность.

– Из-за чего потерял зрение?

– Я же сказал, у него отслоение сетчатки.

– Его ударили?

Иван Иванович посмотрел, соболезнуя. "Опять обострение", – выражали его глаза.

– Да нет, не подумайте, мне просто приснилось, что его ударили... – смутился я.

– Есть еще вопросы?

Я вспомнил Васю из 28-й палаты.

– Да, есть один вопрос... В 28-й палате лежал некий Вася, не помню фамилии...

– Знаю такого, как не знать, – усмехнулся врач. – В больнице уже лет десять бытует легенда, что Василий Алексеевич Петров, лежавший в 28-й палате с манией Христа, однажды на прогулке неожиданно для себя и очевидцев прошел сквозь внешнюю стену. Повторив этот фокус несколько раз, он скрылся в неизвестном направлении.

Я покивал, и доктор занялся изучением моей историей болезни. Она была столь пухлой и потрепанной, что я удивился и, выждав момент, спросил:

– Доктор, я совсем забыл, когда меня положили в больницу. Это было давно?

Иван Иванович, показал мне первую страницу истории болезни, и я прочел:

Принят 27 октября 1957 года

42

Дата была написана фиолетовыми чернилами, и не шариковой авторучкой, а перьевой, образца середины прошлого столетия.

Сознание мое заколебалось:

– Значит, я в больнице с шести лет, и ничего не было, кроме больницы.

Чепуха!

Полину положили в больницу в шесть лет! Она до сих пор в ней?!

Нет, ее не клали в больницу, все обошлось так.

Это я в больнице с шести лет.

А что случилось в октябре пятьдесят седьмого года?

Сестра Лена стала мамой Леной?

Или было что-то еще?

Я не могу этого знать.

Никто не знает, от чего он сошел с ума.

Сестру Лену, так же, как брата Андрея и маму Марию, я мог выдумать.

А Надя?

А Света?

Александр, Полина? Их я тоже видел во сне? Сне ребенка, помутившегося разумом?

Пусть так. Это даже лучше.

Но тогда я весь состою из снов?

Ну и что? Человек состоит из снов и фантазий, их в нем больше воды. Прошлое – это фантазия, будущее – фантазия, и, значит, они суть одно и тоже.

Это хорошо.

Можно менять прошлое и будущее местами, можно менять сны и фантазии, как белье. Можно выбирать по вкусу, как книгу в библиотеке. Можно покупать сережки с изумрудами – настоящие! – на вымышленные деньги.

Но как это может знать сумасшедший с детства? Кто вложил это в мой мозг? Я ведь знаю Маунтджоя. Я ведь вижу, как он стоит перед женщиной, уничтоженной его жизнью, я вижу, как он видит, как она, увидев его, писает под себя от страха. И еще я знаю, как определить минерал касситерит. С помощью оловянной пластинки – ее легко добыть, разломав обычную плоскую батарейку, правда, таких сейчас не делают, и кислоты, не помню какой. Нет, помню.

Соляной.

Пятилетний Александр ожегся ею сильно, убежал из лагеря, крича от боли, и я насилу его догнал. Значит, я жил, и был геологом, и читал "Свободное падение"? Или... или оловянную пластинку можно вставить в голову помимо вашей воли?

Нет, они хотят, чтобы я до конца уверовал в свое сумасшествие.

Кто хочет? Почему?

Какая глупость!

Ведь тот, кто знает, что он сумасшедший, здоров!

А тот, кто думает, что здоров, болен.

* * *

Закрыв глаза, я увидел распятие и себя на нем. Почувствовал Любу, Софью, свою Софью с моим сыном под сердцем, и младшего лейтенанта Витю. Услышал Грачева, безумно повторявшего "Твою мать... Твою мать... Твою мать...".Перед тем, как умереть он прошептал:

– Увидимся через тринадцать лет... Пока.

Это было, и, значит, я где-то воскрес.

Воскрес и иду.

* * *