Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция

– Слушай, ты, верный ле... лелинец, – начала она, оставив на потом пива на донышке. – Знаешь, что в экспедиции о тебе говорят?

– Пусть говорят, – пробурчал верный ленинец.

– Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции.

Савватеич дернулся, но продолжал молчать.

– И, похоже, ты на правильном пути. Но люди сомневаются: может, ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?

Он продолжал молчать и после того, как Лида легла к нему. Это неприятно ее удивило: Неужели не будет десерта?

Она приподнялась на локте, посмотрела коллеге в глаза. "Нет, мой!" И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью.

* * *

Когда Савватеич поверил, что у него получится, в дверь забарабанили. А когда он увидел себя и Лиду глазами начальника Управления, щеколда сорвалась, и в комнату ворвался свирепый Житник. Лида поняла, что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. Взяв с тумбочки пачку "тушки", перевалилась к стене через оцепеневшего Савватеича и с удовольствием закурила.

"Житник – самец, – думала она, отправляя колечки дыма к заплесневевшему фанерному потолку. – Утром буду в синяках". Проводив глазами уходившего начальника, вспомнила однокашников, насиловавших ее на полу физкультурного зала. "Маты ведь были. А они – на полу. Мальчишки..."

Житник молотил всю ночь. Лида, курила, откинув голову назад, просто смотрела в потолок. Между третьим и четвертым разом вырвалась к столу, выпила стакан водки и, кое-как добравшись до кровати, рухнула замертво.

Утром Аржанов радировал в экспедицию о победе и просил кинуть в вертолет водки. Лида валялась в постели, Житник что-то точил на токарном станке, Абрамчук лепил снежную бабу, Куликовский говорил поднявшимся из кишлака рабочим, что если они будут красть солярку такими темпами, то весной он их на работу не возьмет".

31

"Замечательно, однако, что его семья открыто выступила против него и решительно отказалась верить в его признание. Однажды его мать и брат стали утверждать, что он помешан, и, относясь к нему, как к возбужденному мечтателю, хотели схватить его силой".

Эрнст Ренан «Жизнь Иисуса»

Утром – собрав рюкзак, я привязывал к нему палатку – в дверь позвонили. Увидев в глазок мать, открыл дверь и через три минуты мчался в машине скорой психиатрической помощи, ехал квалифицированно спеленатый смирительной рубашкой.

Это было отвратительно, и я смеялся.

В больнице меня изолировали в отдельной палате с пожухшими синими фиалками на подоконнике и санузлом, блестевшем чистотой и никелем – мать никогда не скупилась на взятки, да и денег у нее было достаточно: тех, которые были на сберегательных книжках, хватило бы на съем палаты "Люкс" в течение многих лет. Очнувшись от тяжелого лекарственного сна, я подошел к окну, раздвинул шторы. Открывшийся с высоты второго этажа пейзаж нет необходимости описывать, но мне хочется это сделать, чтобы еще раз испытать чувства человека, наконец, получившего то, к чему он стремился всю жизнь. Я увидел высокий кирпичный забор с новенькой спиралью Бруно на нем, под ним газон – зелено-желтый, перестриженный, у нас не умеют стричь газонов. И, конечно же, увидел товарищей по несчастью (или счастью – это как посмотреть) в мышиного цвета халатах – такой же был на мне. Они безучастно сидели на скамейках или шли по растрескавшимся асфальтовым дорожкам, или просто стояли, бессмысленно глядя в голубые прорвы неба.

Упоительное чувство, Стефан Цвейг назвал бы его звездным, рассеялось под взглядом двух санитарок, остановившихся под окном. Они, открыв рты, смотрели на меня если не с благоговейной надеждой, то с трогательным интересом.

К сожалению, я не сделал, того, что сделал. Оставаясь еще человеком, на себя со стороны смотрящим, я не сделал это, а выкинул: я осенил женщин крестным знаменем. Они, испуганно отшатнувшись, стали креститься. Закончилась сцена тем, что одна из женщин закашлялась, и другая увела ее, поддерживая за талию.

– Ничего еще не сварилось – ни я, ни они, и потому все так нелепо получается, – подумал я, отойдя от окна и усевшись на кровать.

Она, со специальными приспособлениями для обездвижения пользователя (крючками, ремнями и т.д.), походила на садомазохистскую. Я представил себе врача клиники, укрепляющего на ней хихикающую молоденькую медсестру, и помянутый тут же явился. Было ему лет сорок, он страшно и кругло смотрел огромными глазами сквозь толстенные линзы очков. Впрочем, прежде чем посмотреть, он подошел к окну, собрал с подоконника осыпавшиеся с цветов лепестки, бережно поместил их в карман, поправил шторы так, что они стали равно широкими, осторожно притворил приоткрывшуюся дверцу шкафа и лишь затем обратил взор на меня.