Как я тебя потеряла

После окончания смены Берни, как обычно, прощается с нами. Но тут мне в голову приходит одна мысль.

– Вы не видели здесь в последнее время никаких странных мужчин, Берни? В последнюю неделю или около того?

Она улыбается и кивает на Ларри.

– Вы имеете в виду, кроме тех странных мужчин, которые тут обычно болтаются? – поддразнивает она. Ларри похлопывает ее по руке.

– Что вы все о странных мужчинах? Почему не спрашиваете про странных женщин, которые тут появляются? – отвечает он со смехом.

Я тоже смеюсь, хотя он даже не знает, насколько прав.

Глава 8

Кэсси отправляется к себе переодеться, заявляя, что делает это совсем не потому, что находилась рядом с бездомными, и я в одиночестве еду домой. При виде пустого коврика, на котором обычно валяется почта, я одновременно испытываю облегчение и разочарование. В доме очень тихо. Тишина кажется зловещей и пугает. Я сразу иду в кухню, ставлю чайник и снимаю крышку с банки кофе.

Не знаю, в чем дело – может, фотография Дилана действует на меня как соль на рану, но от запаха кофе у меня начинает чесаться старый шрам размером с кулак в верхней части руки. Я автоматически поднимаю другую руку, чтобы почесать обожженную кожу. Воспоминание, которое я заперла в стальном сейфе у себя в сознании, просачивается наружу и возвращается. Я сижу в столовой, где столы напоминают пластиковые скамейки в парке, а стены такого грязного желтого цвета, что теперь никто не скажет, какой изначально тут был оттенок. Напротив меня сидит Кэсси и смотрит на холодную запеканку из картофеля с мясом, словно блюдо может превратиться в пиццу из «Доминос», если Кэсси достаточно сильно этого захочет. Краем сознания я чувствую, что за мной кто-то стоит, но не обращаю на это внимания, пока не слышу шипение рядом с ухом. Я до сих пор ощущаю жуткий сигаретный дым и вонючее дыхание, которое напоминает собачье дерьмо.

– Детоубийца.

Чувствую острую боль, которая разливается у меня по руке. Вначале думаю, что мне врезали кулаком; шок смешивается с ужасом, боль не стихает и становится только хуже. Кипяток прижег тюремную робу к моей руке; материал старается вжиться в руку, стать второй кожей. Голос Кэсси звучит у меня в ушах:

– Вот дерьмо!

Потом она бросается ко мне. На руку льется ледяная вода, а Кэсси отрывает рукав от рубашки.

– Врача позовите! – Слова звучат где-то вдали, словно я нахожусь под водой.

Через несколько дней, когда я вернулась в нашу комнату (персонал в «Окдейле» никогда не называл их камерами, мы были пациентами, а не заключенными), Кэсси рассказала, как мне повезло. Громадная Нетти Викерс, которая находилась в «Окдейле» за попытку убийства женщины, переспавшей с ее парнем, забыла добавить в воду сахар. Кэсси пояснила, что воду с сахаром невозможно смыть, в таком случае урон был бы больше. Я никогда не спрашивала, откуда она это знает, как не спрашивала и о том, что случилось с Нетти Викерс. Ее куда-то перевели, пока я находилась в лазарете. Хотя слухи до меня доходили. С ней произошел несчастный случай – на нее упал чайник с кипящей водой, и никто не мог объяснить, как в этой воде оказался сахар. Но больше я никогда не слышала слова «детоубийца» по отношению к себе.

В дверь тихо стучат, а я так глубоко погружена в воспоминания, что вначале думаю – мне это послышалось. Нет, опять стучат – тихо, почти виновато. Есть две причины, объясняющие, почему я так пугаюсь обыденного стука в дверь. Первая очевидна: вчера утром я получила фотографию, на которой утверждалось, что это снимок мальчика, умершего почти четыре года назад. Вторая заключается в том, что за четыре недели жизни здесь ко мне еще никто не приходил, за исключением Кэсси, а у нее есть ключ. Когда ты прожил с кем-то столько времени, сколько я с Кэсси, кажется странным открывать этому человеку дверь, и ключ, который я отдала ей «на случай непредвиденных обстоятельств», стал использоваться каждый день.

Поэтому мне очень не хочется открывать дверь. Не обращать внимания на стук будет легко (я не хочу никого видеть). Но я никогда не могла допустить, чтобы телефон звонил и звонил: я всегда отвечаю. А теперь не могу допустить, чтобы человек, который стоит за дверью, ушел, а я потом весь день гадала бы, кто же это был. Лучше сразу со всем разобраться.

Когда я резко распахиваю дверь, стоящий за ней мужчина отступает на шаг.

– Миссис Вебстер?

Мне второй раз за два дня напоминают про эту фамилию, и я на секунду задумываюсь, правильно ли я расслышала, или, может, мне только кажется, что все везде знают, кто я такая.

– Простите? Как вы меня назвали?

– Миссис Вебстер. Простите, меня зовут…

– Меня зовут не миссис Вебстер, – выплевываю я сквозь стиснутые зубы, глядя на высокого темноволосого мужчину, который стоит у меня на пороге. – Что вы здесь делаете? Вы журналист? Ведь журналист, да? Это вы мне прислали фотографию? Знаете ли, вы не должны здесь находиться. Почему вы не можете дать мне спокойно жить?

В моем голосе слышится отчаяние, когда слова вылетают изо рта, но ни одно из них не отправляет этого незнакомца прочь.