Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера

— Когда на меня уже наручники надели, я еще играть пытался, мол, вы, наверное, меня с кем-то перепутали и все такое. Мусор, который рядом стоял, Новик его фамилия, только хитро улыбнулся в ответ, мол, все ты прекрасно знаешь, за что мы тебя арестовали. И ошибки здесь никакой нет. Я с «браслетами» на руках еще поужинал, рюмку водки выпил напоследок — кто его знает, через сколько лет снова выпадет такая возможность, меня усадили на заднее сиденье моего автомобиля и отвезли в Осиповичский РОВД, в 10 минутах езды. Там всю нашу компанию развели по разным кабинетам, проверили содержимое карманов — у меня долларов восемьсот при себе было, легавые их аккуратно на столе разложили и все фотографировали. А один придурок в очках, вроде бы Миклашевич, еще и меня пытался сфоткать, да я лицо закрывал. Потом по одному выдергивали во двор — сильный ветер с дождем хлестал по лицу, помню, — и досматривали автомобили. Понятых взяли из «обезьянника», алкашей каких-то. В моей машине ничего не было. В Катином «гольфе» тоже. BMW Сапрыкина обыскивали последним. Ну кто мог подумать, что у него при себе, в пачке из-под Winston, окажется отработанный еще две недели назад «пластик». Белый. И PIN-коды на каждой маркером. А он знал ведь, что у него такая фигня в машине. Не мог скинуть по дороге до РОВД, дурак. Ну все, конец. Снова по разным кабинетам: что, почем, откуда, чьи? Я молчал, понятное дело. Один мент — Новик — вышел, и десять минут его не было. Вернулся: «Еще раз спрашиваю, что за карточки?»

«Впервые вижу».

«Дурак ты, Полисдог. Сапрыкин тебя “грузит”, а ты в несознанке. Судья этого не оценит. Вот знаешь, что он говорит? Что это ты ему их дал и попросил снять кэш в банкоматах».

«Да врет он! Показания мне его письменные покажи».

«Как скажешь», — Новик вновь вышел из кабинета.

Я опять остался в компании «ботаника» Миклашевича.

«На, читай», — швырнул на стол передо мной исписанный крупным размашистым почерком лист бумаги появившийся через пятнадцать минут Новик — ну прямо чертик из табакерки.

Я пробежался взглядом по тексту — все так, как менты и сказали.

«Не, ерунда все это. Я ведь почерк Сапрыкина не знаю, вдруг ты это сам написал. А даже если это и Илья, то роли не играет, я все равно ничего не знаю».

Потом у всех, включая девочек, взяли отпечатки пальцев и отвели нас в какой-то актовый зал, дали мыло — типографская краска, с помощью которой «откатывают пальцы», без него плохо отмывается. Хотя в той же соседней Польше уже давно применяют электронные сканеры отпечатков.

Повезли в Минск. Я дремал на заднем сиденье своего, а может быть, уже и не своего «мерседеса». Наручники не сняли. Сапрыкина и его девушку еще в Осиповичах, как оказалось, отпустили. Остальных привезли в ГУВД, усадили на стулья (уже, кстати, 8 утра было), и мы три часа сидели под присмотром какого-то милиционера, типа чтоб не переговаривались. Но мы все равно болтали, конечно, мент особо не цеплялся. Я шептал Кате на ушко нежности всякие и раздавал последние указания. Фидель, как мог, старался всех приободрить. Дима ушел в себя. Кайзер отчего-то волновался больше всех. Все сильно устали — никто из нас этой ночью не спал.

Ближе к 10 утра появился следователь Макаревич. Снова по разным кабинетам, «чай, папиросы, ответы на вопросы, — как Шнур поет, — допросы, опять допросы». Мне, правда, не чай, а кофе предложили. Фиделя допрашивали в соседнем кабинете, было слышно, как он операм кричал: «Да Серый хороший хлопец, отпустите его». А на прощание, когда их всех уже уводили, сказал мне: «Сереня, держись, мы тебя вытащим». Дима тоже молодцом держался, помахал мне рукой, мол, все будет хорошо. Конечно, будет, вопрос теперь, через сколько.

— Ну, пока у тебя «от шести до пятнадцати», — нарушила свое долгое молчание Нестерович.

Да знаю я, что мне грозит! Вот зачем она мне все время это напоминает? Видимо, не врет, что в прокуратуре работала, прокурорские замашки остались.

— Дальше ИВС — изолятор временного содержания, выходные провел там. Та еще дыра. В 6 утра врубается радио, первый национальный радиоканал, и твой день начинается с прослушивания белорусского гимна. Я, конечно, ничего не имею против нашего гимна, но еще бы ничего, если б тихо играло, а так орет ведь напропалую. К тому же был разгар кампании по уборке зерновых, и к концу первого дня я уже мог с точностью до центнера сказать, «колькi збожжа намалацiлi ў кожнай вобласцi».

В воскресенье подсадили «наседку», но об обстоятельствах своего дела я с ним, конечно, не разговаривал. Да он и не «пробивал» сам, больше слушал. Или «они» слушали, в ИВСе такое практикуется, многие хаты на «прослушке», официально называется «слуховой контроль».

— Откуда знаешь? — спросила адвокат.

— Ну знакомые ведь сидели.

На следующий день утром Гриша этот говорит:

— Меня сегодня отпускают, если хочешь, пиши «маляву» — передам, кому скажешь, мне несложно.