Как я увела жениха с чужой свадьбы

Шестнадцать нераспечатанных писем, адресованных Кармановой Антонине Петровне, с пометкой почтальона: «Адресат отказался от вручения». Письма адресованы не мне, и на них мне нужен только адрес. Адрес единственного места, куда я могу — и мне надо! — сейчас ехать.

***

Звонок Ярослава настиг меня уже в автобусе. В пыльном и душном ПАЗике, который проделал уже примерно десять километров от города к месту моего назначения.

— Тонь, ты где? — начал Огарёв без предисловий.

— Еду, — лаконично ответила я. Мне было нехорошо. Нехорошо вообще, и от тряски и жары — в особенности. Мутило. Может быть, это токсикоз. Хотя рано, наверное.

— Куда?

— Тебя это не касается.

— В смысле… — я слышала, как он что-то зацепил, и что-то, кажется, упало. — Что значит — не касается? Ты где? Вещи твои где?

Я молчала. Меня тошнило, и я полезла за бутылкой с водой. И принялась пить мелкими глотками. Ярослав ждал моего ответа. А потом сам сообразил.

— Ты меня бросила, что ли?

— Молодец, сообразительный.

— А ты ничего не хочешь мне сказать? Объяснить, например? Какого, бл*дь, хера, ты ушла?!

— Мне кажется, мы уже запилили достаточно контента для инстаграма, — я досчитала до пяти. — Все, мне больше неинтересно. И некогда.

— Ну ты и ссссс…терва!

Дальше слушать я не стала. У сына закафедрой русского языка богатый словарный запас, я в этом не сомневалась. Но у меня весь его выслушивать сил нет. Я выключила телефон и убрала его в сумку. Сделала еще несколько глотков. Потом достала упаковку бумажных платочков, вытерла слезы и шумно высморкалась. Мне можно — я брошенная беременная баба. И то, что это именно я бросила — не имеет сейчас никакого значения!

***

Малая родина встретила меня неласково. Точнее, неласкова была ко мне дорога — пыльная и ухабистая последние двадцать километров. И жара, прощальный привет уходящего лета, словно насмешка, совершенно измотала меня. Из автобуса я буквально выпала. Нырнула в тень монументальной бетонной остановки, достала бутылку с водой и допила теплые остатки. И лишь потом оглядела… родину. Главная улица, асфальт — почему-то в деревне он был. А по дороге в нее — нет. Интересный парадокс, надо бы у Ярослава спросить, почему так.

Ага, спросить. Привыкай, Тоня, что ты у него больше ничего не спросишь. Кончились ваши разговорчики. Я шмыгнула носом — у меня прямо это движение выходила в последнюю пару дней на автомате, поправила лямку сумки и встала. Кажется, больше не мутит.

Выйдя за остановку, я посмотрела на ближайший дом. Улица Ленина. Как оригинально. А мне нужна улица с не менее оригинальным названием — Советская. Ее я обнаружила, дойдя до первого перекрестка — именно она и пересекала главную улицу деревни. Мне нужен дом номер сорок. Интересно, это направо или налево. Я повертела головой. Слева раскинулась шикарная уже начавшая наливаться красным рябина. Туда я и пошла. И не ошиблась.

Здравствуй, милый отчий дом… Кажется, песня такая есть. Я стояла и смотрела на дом, где выросла моя мать. Деревянный, на вид добротный, голубые ставни. Перед домом ухоженный палисадник. Палисадник… палисадник, мать его, откуда я знаю это слово?! Ворота высокие, забор тоже, что там за ним — не видно. Я стояла и чувствовала себя какой-нибудь Аленушкой из сказки перед заколдованным замком. Какая вот только какая сказка — добрая или злая? Впрочем, зная мое фирменное везение, можно не спрашивать.

Я вздохнула и нажала на отполированную временем и руками железную ручку. Там, за воротами, было слышно, как поднялась щеколда, и дверь подалась моим усилиям с легким скрипом. Я шагнула через высокий порог.

А там меня уже ждали. С высокого крыльца, сверху вниз, на меня смотрела Антонина Петровна Карманова. Моя тетка.

Я узнала ее сразу, хотя у нас в доме не было ее фотографий. Вообще не было никаких фотографий родственников. Но не узнать ее я не могла, потому что в первый миг мне показалось, что это мама на меня смотрит. Живая мама. Постаревшая, посуровевшая, в нелепой одежде — пёстром платке, растянутых трениках и желтой футболке. Но сходство было такое, что я покачнулась и ухватилась за дверь. Она скрипнула уже сильнее. И только этот звук нарушал тишину. Молчала она. Молчала я. Молчали обе Антонины Петровны Кармановы.

В голове у меня началось какое-то совершенно сумасшедшее мельтешение, образы и слова прошлого и настоящего перемешивались, и мне казалось вдруг, что это не я, а мама моя пришла, беременная, каяться к своей сестре, которую предала. Это было так неправильно, так больно, так… Мне хотелось что-то сказать, потом закричать, но язык словно прилип к небу. И когда я попыталась набрать в грудь побольше воздуха, неожиданно прямо перед моим лицом поднялся рой мелких мошек. «Откуда они тут взялись», — успела еще подумать я, а потом гладкое дерево двери выскользнуло у меня из рук, и мошки, крыльцо, тётка и все остальное исчезли.

Глава 9. Когда я в дом вошел как Армия спасения… Кто б меня самого спас

Первое, что я услышала — мужские голоса. А потом где-то вдалеке — крик петуха.