Как я воевал с Россией

«Памятная записка.

Мы ведем подготовку к высадке на континенте в августе или сентябре 1942 года. Как уже объяснялось, основным фактором, ограничивающим размеры десантных сил, является наличие специальных десантных судов. Между тем ясно, что ни для дела русских, ни для дела союзников в целом не было бы полезно, если бы мы, ради действий любой ценой, предприняли какую-либо операцию, которая закончилась бы катастрофой и дала бы противнику удобный случай для похвальбы, а нас ввергла бы в замешательство. Невозможно сказать заранее, будет ли положение таково, чтобы сделать эту операцию осуществимой, когда наступит время. Следовательно, мы не можем дать обещание в этом отношении, но если это окажется здравым и разумным, мы не поколеблемся претворить свои планы в жизнь».

Часть 13. Разговор со Сталиным

В августе 1942 года я находился в Каире, откуда 10-го числа вылетел в Москву. Мне предстояла неприятная обязанность сообщить Сталину, что второго фронта в Европе в этом году не будет. В мою группу, которая разместилась в трех самолетах, входили теперь генерал Уэйвелл (который говорил по-русски), маршал авиации Тендер и сэр Александр Кадоган. Аверелл Гарриман находился в одном самолете со мной. К рассвету мы приближались к горам Курдистана.

По прибытии в Тегеран меня встретил посланник его величества сэр Ридер Буллард. На следующее утро, в среду 12 августа, мы вылетели в 6 часов 30 минут утра.

Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: «Не будет второго фронта в 1942 году».

Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс. Тем не менее я был уверен, что я обязан лично сообщить им факты и поговорить обо всем этом лицом к лицу со Сталиным, а не полагаться на телеграммы и посредников. Это, по крайней мере, показывало, что об их судьбе заботятся и понимают, что означает их борьба для войны вообще. Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке.

Примерно в 5 часов показались шпили и купола Москвы. Мы кружились вокруг города по тщательно указанным маршрутам, вдоль которых все батареи были предупреждены, и приземлились на аэродроме, на котором мне предстояло побывать еще раз во время войны.

Здесь находился Молотов во главе группы русских генералов и весь дипломатический корпус, а также, как и всегда в подобных случаях, много фотографов и репортеров. Был произведен смотр большого почетного караула, безупречного в отношении одежды и выправки. Он прошел перед нами после того, как оркестр исполнил национальные гимны трех великих держав, единство которых решило судьбу Гитлера. Меня подвели к микрофону, и я произнес короткую речь. Аверелл Гарриман говорил от имени Соединенных Штатов. Он должен был остановиться в американском посольстве. Молотов доставил меня в своей машине в предназначенную для меня резиденцию, находящуюся в 8 милях от Москвы, – на государственную дачу номер 7. Когда мы проезжали по улицам Москвы, которые казались очень пустынными, я опустил стекло, чтобы дать доступ воздуху, и, к моему удивлению, обнаружил, что стекло имеет толщину более двух дюймов. Это превосходило все известные мне рекорды.

«Министр говорит, что это более надежно», – сказал переводчик Павлов.

Через полчаса с небольшим мы прибыли на дачу.