Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Трудность заключалась в том, что и нижнее белье, и верхнюю одежду я носила на себе; следовательно, как я понимала, большой разницы между этими словами не должно было бы существовать.

Между тем меня учили, что платье, вязаная кофточка, джемпер, шарф, шапочка, пальто, шерстяные рейтузы, перчатки, жакет и проч., — все это верхняя одежда, а не нижнее белье. И я должна была понять разницу между бельем и одеждой, запомнить названия тех вещей, которые относились к белью, и тех, которые относились к верхней одежде.

С обувью, если мне не изменяет память, дело обстояло столь же сложно. Вначале я думала, что только ботинки следует называть обувью, а поэтому слово ботинки для меня одновременно означало слово обувь.

Происходило же это потому, что в детстве, когда я еще жила с матерью, я носила только ботинки, когда бывало холодно, а летом стремилась ходить босиком, чтобы лучше ощущать под ногами различные неровности на земле.

В клинике мне не разрешали ходить летом босиком и купили на лето сандалии. Мне сказали, указывая на сандалии, что это тоже обувь. Но я решительно отказалась носить сандалии (твердо помню, что ни одного дня не проходила в сандалиях, ибо я не считала их обувью). Вместо сандалий мне купили хорошие кожаные туфли с пуговичкой и с маленьким каблуком. Туфли тоже назвали обувью, и я сразу этому поверила, потому что они были из такой же мягкой кожи, что и ботинки, которые я носила в детстве; кроме того, на туфлях было по одной пуговичке, а я привыкла в детстве носить ботинки на пуговицах, с маленьким каблуком.

Сандалии же были сделаны из более твердой кожи, без каблука и с пряжкой вместо пуговички. «Какая же это обувь!» — приблизительно так думала я.

К галошам, как и к ботинкам, я тоже была приучена еще матерью, но так как я их всегда надевала на ботинки в плохую погоду, то считала галоши чем-то самостоятельно существующим, не вполне относящимся к обуви: ведь галоши я не надевала прямо на чулок, а только на ботинки. И, если можно так выразиться, я могла бы в то время, о котором пишу, называть галоши наботинниками, ибо в моем понимании обувью следовало считать только то, что надевалось прямо на ногу.

К ботам меня приучили позднее. И боты я скорее, чем галоши, согласилась причислить к обуви, ибо они несколько напоминали мне ботинки, и я первое время действительно путала их с ботинками и не понимала, зачем надевают на туфли еще и «ботинки». Вначале я пробовала надевать боты прямо на чулок, но это оказалось не очень удобно для ноги при хождении, и тогда я поняла, что боты не надевают без туфель.

Различные тапочки, вязаные, матерчатые и кожаные, я с детства почему-то не любила, не хотела их носить и не хотела называть их обувью, так же как и сандалии.

Слово постель я узнала сравнительно рано, и, какие вещи относятся к постельному белью, мне легче было понять, чем то, какие вещи называются нижним бельем, верхней одеждой и обувью.

Ведь постелью я пользовалась только тогда, когда ложилась спать. К постельному белью причисляются немногие и вполне определенные вещи, которые, если понять правильно их назначение. не спутаешь с другими вещами. Только скатерть можно принять за простыню, если не знать, для чего она предназначается. Теплое одеяло я никогда не называла пальто, ибо быстро поняла, что постелью называются только те вещи, которыми я пользовалась, когда ложилась спать.

После того как я научилась и привыкла понимать назначение нижнего белья, верхней одежды, обуви и постельного белья, я должна была понять назначение других окружающих меня предметов — мебели, которая, как мне казалось, была так же разнообразна и многочисленна, как и верхняя одежда.

В самом деле, мне приходилось осматривать различные стулья: маленькие, большие, мягкие, твердые, с высокой спинкой, с низкой спинкой, с гладкими прямыми ножками или выгнутыми и т.д.; различные столы, тоже большие, маленькие, квадратные, продолговатые, круглые; различные шкафы, кровати, спальные тумбочки, табуретки, диваны, кушетки, буфеты, маленькие скамеечки, подставки для комнатных цветов или статуэток, полочки всевозможной величины и проч.

Все эти различные по величине и внешнему виду предметы необходимо было обобщить в одно понятие, в одно слово мебель (или, как я узнала позднее, обстановка). Вначале мне весьма трудно было понять, почему в спальне (в клинике) стояли кровати, тумбочки, маленькие стулья возле тумбочек, небольшие столики, большой шкаф с детским бельем, а в столовой — обеденный стол большие стулья с мягким сиденьем, клеёнчатый диван, на котором хотя и можно было сидеть и даже лежать, но который не назвали кроватью; стоял буфет, который дверцами и ящиками напоминал шкаф, но его называли не шкафом, а буфетом. В кухне большой, из толстых досок стол, вместо стульев стояли табуретки, а вместо буфета на стене были прибиты полки. В умывальной и ванной комнате тоже были полочки, табуретки и маленькие скамеечки, и все эти деревянные вещи следовало называть одним словом — мебель.