Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Неожиданно для меня самой «наша борьба» приняла иной характер: я в гневе сорвала с себя шерстяной платок, бросила его в сторону женщины и, расплакавшись, выбежала из бельевой. Женщина догнала меня и сунула мне в руки мой платок. Меня осенила новая мысль: назло этой очень, очень плохой, отвратительной женщине я решила отдать свой платок подруге.

И действительно, не зная о том, что воспитанники не могут по собственному усмотрению распоряжаться казенными вещами, я отдала платок девочке, и она в нем уехала.

Таким образом, я не только сама осталась без платка, но даже стала нарушительницей школьной дисциплины. Более того, я стала почтя преступницей, ибо, расстроенная моим поведением, заведующая бельевой весьма склонна была обвинить меня в краже казенного платка. Об этом я узнала впоследствии. А в то время я очень невзлюбила эту женщину за ее «чудовищную» недоброту. И хотя мне плохо было без платка, а заведующая бельевой стала относиться ко мне не так ласково, как это было раньше, однако я была довольна, что не послушалась ее, а подруга моя уехала в теплом платке.

Если бы в то время кто-нибудь каким-либо образом мог объяснить мне, что я тоже была не права, отдавая девочке казенный платок, который, как и все прочие вещи, был заинвентаризован, то вряд ли и тогда я была бы на стороне заведующей бельевой. Быть может, она была уж не такая недобрая, как мне тогда казалось, тем не менее я только односторонне могла истолковать ее отказ выдать девочке платок. А между тем не исключалась и такая возможность, что в бельевой просто не было лишнего платка.

В харьковском учреждении и я и другие воспитанники имели всё необходимое: хорошую одежду, хорошее питание. В помещении у нас было чисто, тепло и уютно. Однако до тех пор пока я не знала о том, что все вещи, которыми я пользовалась, — казённые вещи, а питание выдается учреждению по определенным нормам, я думала, что со всем этим (вещами и питанием) я могу распоряжаться как угодно: делать с вещами все то, что мне захочется, а питание можно давать всем, кто приходил ко мне из знакомых. Я видела (конечно, не глазами, а просто замечала), что когда у нас бывал второй завтрак в 12 часов дня, то педагоги и воспитатели тоже садились есть в буфетной комнате, но я не знала о том, что они приносили с собой свой завтрак, и думала, что они питаются вместе с нами. «А если педагоги и воспитатели питаются вместе с нами, так почему же я не могу угощать тех, кто ко мне входит?» — думала я.

Однажды я и моя подруга Н. (незрячая, но слышащая, учившаяся в школе слепых) где-то задержались: то ли мы вдвоем гуляли в саду, то ли были в рукодельном классе и подруга не слышала звонка на ужин. Как бы то ни было, но Н. опоздала на ужин, и ей ничего не оставили, считая, что она отказалась от ужина. Я же, возвратившись к себе в клинику, получила свой ужин, съела его и снова пошла в школу к подруге. Узнав, что она осталась без ужина, я повела ее к нам в клинику и попросила у дежурной воспитательницы каши или хотя бы хлеба с маслом для подруги.

Дежурная воспитательница сказала мне, что каши не осталось, а хлеба она не может дать, так как его выдали столько, сколько необходимо оставить на утро к первому завтраку. И несмотря на то что я очень просила воспитательницу дать подруге хлеба, она отвечала односложно, что хлеб выдан по порциям.

Я не только весьма огорчилась, что не могу покормить подругу, но даже рассердилась на воспитательницу. Я сама достала из буфета хлеб, отрезала свою предназначенную мне на утро порцию хлеба и отдала подруге. О том конфликте, который произошел между мной и воспитательницей, я не рассказала подруге, и она взяла хлеб, не подозревая того, что я ей отдала свою утреннюю порцию.

Я не думала о том, что поступаю хорошо или плохо, вступая в пререкания с воспитательницей, и нарушаю дисциплину, беря хлеб самовольно. Я понимала только то, что в данный момент подруга осталась без ужина, она хочет есть, я могу ей дать хотя бы хлеба, значит, должна это сделать.

Разумеется, наследующий день утром педагоги узнали от воспитательницы, что я просила ужин для подруги и что отдала ей свою утреннюю порцию хлеба. Но никто не сделал мне замечания, и хлеб к завтраку я получила, но та воспитательница, с которой у меня был конфликт, долго еще помнила этот случай, считала меня неорганизованной.

Я же была иного мнения о случившемся, а именно: я считала, что воспитательница была не права, не понимая того вполне естественного побуждения, что хорошая подруга бескорыстно стремилась поделиться с голодной подругой тем, что имела. Но почему педагоги не сделали мне замечания? Об этом я думала некоторое время и ждала, что рано или поздно замечание будет сделано. Но я его никогда не услышала. И я решила, что педагоги добрее той воспитательницы, что они считают мое неорганизованное поведение правильным.