Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Давно я мечтала побывать в Ленинграде у своих друзей, а также совершить ряд экскурсий в Ленинградские музеи. И вот во второй половине мая 1950 г. моя мечта, наконец, осуществилась — я выехала в Ленинград в отличнейшем расположении духа. В голове уже роились мысли о том, куда пойду в Ленинграде, что узнаю, что увижу в этом чудесном городе, где когда-то жили Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Белинский и многие другие русские писатели, поэты, критики и революционеры.

Приехав в Ленинград, я в тот же день в сопровождении М. Н. и П. Б. отправилась на дачу к Финскому заливу. Меня опьянил чудесный воздух ленинградских дач и приносимый свежим ветерком запах моря. На следующий день мы вернулись в город и, несмотря на проливной дождь, отправились в бывшую Петропавловскую крепость. Был понедельник и другие музеи были закрыты.

После беседы, которую провела с нами экскурсовод, нам предложили зайти в помещение ужасной Петропавловской тюрьмы. Сразу же, как только мы вошли в узкий коридор, куда выходили двери камер, я ощутила такой холод, такую пронизывающую до костей сырость, что невольно содрогнулась при мысли, что здесь в одиночных камерах томились и угасали лучшие люди русского народа, стонавшего когда-то под гнетом царского самодержавия и жандармерии. Мне разрешили войти в одну камеру и осмотреть ее.

До этого времени мне только в книгах приходилось читать о заключенных и камерах, в которых они проводили многие годы, а иногда и всю жизнь. Даже в мыслях эти камеры представлялись мне холодными, сырыми и мрачными. Но то, что я увидела в камере Петропавловской тюрьмы, в действительности было еще ужаснее. Камера эта помещалась на первом этаже. Я осторожно обошла всю камеру, узкую, но продолговатую. Под ногами я ощутила холодный каменный пол. Стены были сырые, грубо оштукатуренные. К полу была привинчена узкая и длинная железная ржавая кровать, очень низкая, с таким тонким тюфяком, что железные прутья кровати ощущались под ним как ребра какого-то страшного скелета. Ввинченный в пол железный табурет и прикрепленный к стене небольшой стол — вернее, грубый кусок железа без ножек — составляли всю обстановку камеры. Я осмотрела также глазок в толстой и тяжелой двери, громадный замок, а затем окно, которое расположено так высоко над полом, что я едва достала до него кончиком среднего пальца, причем встала на цыпочки. Экскурсовод сказала нам, что все камеры совершенно одинаковые, и предложила осмотреть карцер.

Конечно, в книгах я и о карцере читала, но то, что увидела, превзошло все мои ожидания. Из общего коридора я попала в очень узкий небольшой коридорчик, который от общего коридора отделялся тяжелой толстой дверью. Такая же дверь из коридорчика вела в крохотный «чуланчик» (другого названия я не могу найти) с каменным полом, сырыми стенами и совсем без окна.

Карцер был столь тесен, что в нем можно было сделать всего несколько шагов в длину и ширину, а если человек ложился на пол, он не мог вытянуться во весь рост. В этом карцере воздух был так удушлив, что у меня сразу же начало першить в горле, но, кроме того я моментально замерзла, хотя была одета в демисезонное пальто и теплый шерстяной платок. Я не просто вышла, а выбежала из карцера — такой ужас охватил все мое существо.

— Как страшно! — сказала я, обращаясь к М. Н. и Н. Б.

Я не преувеличиваю своих восприятий, а лишь правдиво описываю то, что ощущала и переживала. Мы поднялись на второй этаж и прошли по коридору, в который также выходили двери верхних камер. Мне показалось, что в верхних камерах было не так холодно и сыро, ибо даже в коридоре температура была значительно теплее и не так пахло сыростью, как внизу. Мы подошли к камере, где был заключен А. М. Горький. Нам сказали, что в этой камере он писал свою пьесу «Дети солнца». И я подумала: «Проникал ли хоть один солнечный луч к Алексею Максимовичу, когда он был здесь заключен и постоянно уносился мыслью в будущее, представляя себе то новое, лучезарное солнце, которое озарит своими яркими лучами обновленную жизнь всего человечества?»

Спустившись вниз, мы зашли в Петропавловский собор, и мне показали гробницы русских царей, начиная с Петра 1.

На этом закончилась наша экскурсия в Петропавловскую крепость. Все то, что я могла осмотреть, навсегда останется в моей памяти Если я не так все видела, как зрячие, тем не менее я воспринимала и ощущала все, что доступно восприятию человеческого организма. А впечатления мои хотя и своеобразны, но тем не менее сильны и настолько ярки, что породили в моем уме немало новых мыслей и желание рассказать другим людям о том, что я «видела» в бывшей Петропавловской тюрьме.

* * *