Как изгибали сталь

Взрослые были для нас непонятны и говорили странные вещи, не поддающиеся логике. Однажды, году в 1956-м, мы ходили вслед за двумя вооруженными солдатами, охранявшими двух заключенных-электриков. По сегодняшним понятиям конвоиры службу несли небдительно. Дремали, разговаривали с нами, давали подержать оружие. Тяжелый и неудобный был этот «ППШ». Если бы не солдат, то я и поднять его не смог бы, не то, что прицелиться. На наш вопрос, а не убегут ли заключенные, последовал ответ:

– Это не те заключенные, эти не убегут.

«Зеки» приятного вида, интеллигентных манер то же сказали что-то странное:

– Учитесь ребята, станете инженерами и у нас на «зоне» электриками работать будете или станете мастерами зажигалки клепать.

Спросил об этом у отца и получил по шее за то, что разговаривал с заключенными.

– Ты что, всю семью погубить хочешь?

Откуда мне было знать, что в лагерях в то время, кроме уголовников, было еще много людей, не совершивших никаких преступлений, а пострадавших по 58 статье («58-ю статью дают. Ничего, – говорят, – вы так молоды. Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, он бы хрен доехал до Вологды»).

Преступность была и в то время. Однажды я нашел в зеленой зоне (огороженная забором из штакетника десятиметровая полоса, отделяющая торфяной склад от жилого массива) полоску нержавеющей стали сантиметров двадцать длиной, которая была заточена как финский нож. На лезвии были какие-то бурые разводы. Показал отцу. Тот забрал у меня нож и утопил в озерце в районе торфяного склада, а затем строго-настрого предупредил меня о том, чтобы я никому, даже старшему брату, не говорил о моей находке.

– Пойми меня правильно, – сказал он. – Как граждане, мы обязаны доложить о своей находке в милицию. Но так как ни они, ни мы не знаем, кому принадлежит этот нож и какое преступление им совершено, то мы, а, вернее, я буду самым главным подозреваемым. Так как вряд ли найдут владельца этого ножа, то на меня запишут любое нераскрытое преступление и посадят в тюрьму, причем не в ту, которая у нас, а пошлют куда-нибудь в тайгу, откуда очень трудно вернуться. Если хочешь, чтобы у тебя был отец, то молчи, кто бы и что тебя не спрашивал. Ты ничего не находил и ничего не знаешь.

С точки зрения Павлика Морозова, мой отец не по-граждански поступил с моей находкой. Частенько мне доставалось от него за мои прегрешения. Так что, по всем втискиваемым в меня правилам, я должен был пойти и доложить о находке и о том, что мой отец не позволил мне выполнить мой гражданский долг.

Думать я мог о чем угодно, но я не мог понять, как можно сделать заявление на своего отца, который из кожи вон лезет, чтобы прокормить семью. После работы еще и калымит где-то, что-то кому-то сваривает, приваривает, слесарничает. Занимается незаконным по тем временам частным промыслом и деньги за это берет. Да, иногда приходит домой выпивши, и крепко. Но всегда принесет нам с братом какой-то гостинец. Порадуется успехам в школе. Поддаст за двойку. Не идеал, но мой отец намного лучше отцов моих друзей. Сам не съест, но дети должны быть сытыми.

Поэтому, что бы нам ни говорили в школе, какие бы ни приводили примеры, но наша семья всегда была тем элементом, на которые вопросы политической бдительности распространялись только в том, чтобы младшие не вздумали повторять то, что они слышали от старших, хотя сами старшие мало чего говорили из опасения за свою жизнь и судьбу семьи.

С другой стороны, и в те времена у людей не было особого доверия к правоохранительным органам: милиции-НКВД-МВД, прокуратуре, судам. Еще свежи были в памяти процессы и расстрельные приговоры троцкистам-оппортунистам, заклеенные портреты в учебниках истории, штрафбаты, заградотряды, дела врачей-вредителей и прочих. Правда, нужно отметить особо, что сильного слияния правоохранительных органов с преступностью не было, партия все-таки стояла на страже чистоты органов.

А что сказать о сегодняшнем дне? В основу правосудия положен принцип виновности ничем не защищенного человека. Говорят, такая же ситуация была в тридцатые годы в Америке, особенно в Чикаго во времена сухого закона. Простому человеку сейчас трудно жить, если он вдруг не понравится, то ли криминалитету, то ли тем, кто его должен защищать.

Уже в более позднее время отец рассказывал о том, что долгое время он с тревогой ожидал известий о судьбе своего двоюродного брата по отцовской линии.

– Какой-то он непутевый был, – рассказывал отец. – Когда молодежь ходила в другие села на заработки, то все парни домой либо деньги приносили, либо вещи справные: сапоги, гармошку, инструмент хороший. Каждый родителям и соседям хвалится, как он поработал и что заработал. А брат его двоюродный потихоньку пришел и сидит на крылечке.

Отец его и спрашивает:

– Показывай, сынок, что заработал.

– А я на божничку деньги положил, тятенька, – отвечает сын.

Пошел отец посмотреть, а на божничке пятнадцать копеек серебром лежит. Отец берет в руки вожжи, выходит на крыльцо и давай охаживать сына по спине, приговаривая:

– Ах, подлец ты такой, отца своего опозорил.

Получив свое, сын и говорит: