Как хочется счастья! (сборник)

– Это мои родные. Четыре поколения – прадед, бабушка, мама и дочка, – тихо сказала Нина. Я обернулся. Она сидела за столом и не смотрела на меня. И было в ней что-то такое же хрупкое и жалобное, что, несмотря на всю ее иронию, строгость и иногда даже сарказм, мне всегда бросалось в глаза в библиотеке. Я подошел и положил ей руки на плечи. Она посидела так некоторое время, потом похлопала меня своей ладошкой по руке.

– Садись, Вадик. Давай с тобой выпьем и будем ужинать.

– Хорошо, Нина. – Я сел, она взяла в руки бокал. Я открыл бутылку.

– За тебя, Вадик. Я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

Танина бабушка кормила меня котлетами. Она всех, кто к ним приходил, кормила котлетами. Выходило – с мясом, сытно и не так дорого. Котлеты были – объедение. Но я почему-то всегда стеснялся есть в гостях. Мне накладывали еду, а я говорил – нет, нет, не надо, я вообще сыт, – и закрывал тарелку руками. Танина бабушка смотрела на меня как на идиота. Даже не жалостливо, а с недовольством и, как мне казалось, с презрением.

Сыт он! Смотрите на него! Да он сейчас глазами весь стол слопает!

А мне больше нравилась, чем не нравилась, такая простота, принятая у них в семье. Нравилась, потому что все говорилось искренне, и я хотя и понимал, что ко мне относятся «не очень», но по крайней мере не ждал чего-то худшего.

Леха, тот ел всегда весело, широко, с размахом. В тот единственный раз, когда мы вместе были у Тани, он громко нахваливал бабушкины котлеты, просил добавки, выспрашивал рецепт приготовления. Я точно знал, что рецепт этот ему на фиг не нужен, но в душе восхищался Лехиной непосредственностью. И даже немного ему завидовал.

– Вадик, ты не стесняйся, ты ешь! – Нина подкладывала и подкладывала мне еду. – Самое большое удовольствие для хозяйки, когда гости едят!

– Знаешь, все очень вкусно, но… Зачем ты так старалась? Я бы поел просто картошки и котлет. Мне даже неловко, что ты выкладывалась. А можно…

– Вадик, не порти мне удовольствие тебя покормить. Давай еще выпьем! У меня теперь редко бывают гости.

– Нина, а эти люди… – я глазами показал на шкаф. – Твоя бабушка… Она сидела?

– В нашей семье сидели все. Кроме меня. – Она подняла бокал и посмотрела сквозь него на свет люстры. Вино искрилось и переливалось в гранях бокала.

– Красивый цвет. Не похож на кровь. Выпей, Вадик. Тебе нужно расслабиться.

– Ты сказала, сидели все, кроме тебя?

– Угу. – Она мотнула головой и отломила кусочек хлеба. – Прадедушку расстреляли в двадцатых, он проходил по тому же делу, что и поэт Гумилев. Естественно, ни в каком мятеже прадед тоже не участвовал. Они тогда собирались кружком и обсуждали, как раньше говорили, «политическое положение». Бунт в Кронштадте, что можно сделать, чтобы помочь матросам, что из этого выйдет, как отреагируют власти… Власти отреагировали очень быстро. Всех из этого кружка расстреляли. Включая того человека, который донес. Бабушка уже сидела в тридцатых как «член семьи», а моя мама в шестьдесят седьмом году завела в институте дискуссию о том, почему в эпоху развитого социализма в стране нет мяса. Ее выгнали из института, и она вошла в какую-то группу «несогласных». Они выпустили листовки в поддержку Чехословакии. В группе опять оказался предатель. Всех посадили. Несмотря на то что мне было тогда только четыре года. Когда маму выпустили, я уже ходила в пятый класс.

– Ты осталась с отцом?

– Нет, я была в детдоме. Потом мама освободилась и забрала меня. Представляешь, она пришла ко мне, а я ее не узнала.

Я залпом выпил бокал. Боже, вот они – наши «унесенные ветром». И еще я подумал, что если бы здесь был Борис, он бы предложил всех нарядить в арестантские робы.

– А твой отец, Нина?

– Ты знаешь, – в Нинином голосе не было ни обиды, ни злости, – мужчины в нашей семье надолго не задерживаются. Не знаю даже почему…

Я обвел глазами комнату.

– Так это квартира еще твоего прадеда?

– Нет, – ее лицо было печально, но спокойно. – После того как прадеда расстреляли, его жена и их дочь, то есть моя бабушка, еще некоторое время жили в Питере. А потом решили переехать в Москву. Здесь бабушка вышла замуж, и это – квартира ее мужа. Когда бабушку посадили, он с ней развелся. Моя мама родилась перед самой войной. В тюрьме. – Нина помолчала. – Одно было хорошо. Все мужики попадались джентльмены – сами уходили, но жилплощадь не трогали. Правда, здесь, конечно, за семьдесят лет образовался свинарник, но ничего, я разгребла. Так и живем.

Я сказал тост.

– За тебя, Нина.

Вино действительно было вкусным. Она налила мне еще, я выпил опять и почувствовал себя удивительно сильным.

– Я тебя хочу, Нина.

– Я тоже.

– Нина, вот ты какая…

– Какая, Вадик?

– Нина, ты необыкновенная. Ты… Ты на многое способна, Нина… В тебе есть нежность и твердость. Ты – унесенная ветром. Ты живешь в традициях ушедшей эпохи… Таких, как ты, больше нет… – На меня вдруг напало красноречие.

Она ухмыльнулась.

– Только не надо говорить, что меня тоже посадят.

– Нина, за что тебя должны посадить?

– Господь с тобой… – Она шутя сплюнула через плечо три раза. – Единственный мой грех – растление малолетних.